Вероника Горбачёва - Иная судьба. Книга I
«Марта!» — едва не позвал он, но вовремя спохватился. Демоны… Не хочется даже называть её этим именем, но приходится. Нежно обнял затрепетавшую девушку.
— Анна, я уезжаю. Постарайся не скучать без меня. Жди к вечеру.
Марта вспомнила, куда и зачем необходимо вернуться герцогу, и побледнела.
— Будьте милосердны, ваша светлость, — шепнула. Не потому, что жалко ей было ту, другую — вот уж чего не хватало! — а не хотелось, чтобы запятнал он себя излишней жестокостью.
— Я буду творить суд, Анна, — тихо ответил он. — Не проси о том, кого не знаешь.
— Тогда судите праведно, Жиль… Жиль-берт.
Сердце герцога задвоило удары.
— Обещаю, дорогая.
Отстранившись, он попрощался с Мартой взглядом. Показалось, что поцелуй он её, даже невинно, в щёку, как Аглаю — и осыплется тот мостик, который она сама — сама! — попыталась сейчас построить между ними. «Жиль-берт!» — звучало в ушах. Его имя отчего-то давалось ей с трудом; да уж, рабскую сущность трудно из себя выцедить, придётся капля по капле… Впрочем, рабского в ней нет, одёрнул себя герцог.
Он шёл по широкому коридору крыла, не замечая ни кланяющихся лакеев, ни того, как обернулись несколько человек, столпившихся перед комнатой бывшей супруги… впрочем, последних отметил боковым зрением и замедлил шаг. Машинально провёл камнем обручального кольца по заговорённой печати на косяке. Та исчезла.
В ней ещё остаётся вбитая с младенчества привычка почитать тех, кто выше — по происхождению, по достатку… господ, одним словом, продолжал он мысленно. И ничего с этим не поделать, таков порядок вещей. Каждому своё, и неизвестно, кому хуже: им — бесправным, но имеющим единственную заботу о хлебе насущном, или ему, сиятельному, изо дня в день разгребающему дерь… Почему-то даже мысленно он не смог выразиться крепко. Ему вспомнились несколько словечек, сказанных в запале при Марте — и стало невероятно стыдно. Никогда больше, хотя бы при ней… никогда.
— Ваша светлость! — его догнал задыхающийся дворецкий. Герцог сдержал шаг. Что ж, удачный момент отыграть ещё одну сцену.
— Вот что, метр Франсуа… — Силком усадил старика в ближайшее кресло, коих на случай наплыва гостей было расставлено вдоль стены широкого коридора преизрядно. — Да вы отдохните, не в вашем-то возрасте прыгать, как зайчику…
Подтащил кресло и для себя и уселся рядом. Продолжил, понизив голос:
— Я хотел бы поговорить с вами об Анне — теперешней Анне, которую вчера привезли из-за забытой богом приграничной деревушки, приняв за ту, что ловко навела на её след. Франсуа, — он намеренно опустил обращение «мэтр», справедливо полагая, что в данном случае это лишь подчеркнёт доверие. — Я знаю, каково всем вам пришлось в последний год и благодарю за терпение и выдержку. Но прошу: не позволяйте прошлым обидам излиться на мою настоящую жену. Тем более что сейчас она…
Герцог намеренно затянул паузу. Мэтр, точно знающий, когда нужно вставить словечко, осторожно уточнил:
— Её светлость немного… не в себе?
— Не то чтобы немного, очень даже не в себе, друг мой. Похоже, поработал хороший менталист, может, и не один, девочке упорно внушали, что она не герцогиня в браке и не баронесса в девичестве, а простая деревенская глупышка. И вбивали это знание не только внушением. — Он горько усмехнулся. Надо же как-то оправдать следы от розог на теле чудом спасенной супруги. Боже, прости, что взваливаю на неё напраслину, это для моего же с ней блага… — Думаю, что со временем она поправится, понадобятся только терпение и такт, такт и терпение. Остались ли они у вас после общения с прежней Анной?
— Ваша светлость! — на глазах пожилого дворецкого выступили слёзы.
— Вижу, что остались. Надеюсь на вас, друг мой. И помните, о чём я вас предупреждал.
— Ни единого лишнего слова, ваша светлость. Лично рты позашиваю, если что дурное услышу. Конечно, — замялся преданный слуга, — трудно будет… после всего, что госпожа вытворяла…
— Мягче, мягче с людьми, Франсуа. Думаю, суровые меры не понадобятся: совсем скоро все увидят разницу между прежней госпожой и этой. Прощайте, старина. — Герцог поднялся, дружески потрепал мэтра по плечу. — До вечера.
— Да благословит вас бог, ваша светлость… — пробормотал управляющий. — Никто из тех, кто осуждает вас за глаза, не знает вашей истиной доброты.
— Да вы что, сговорились? — герцог так растерялся, что едва не вышел из тщательно продуманного образа. Спохватившись, отвернулся в показном смущении. Надо уходить, пока кто-нибудь ещё не заикнулся о его доброте.
Но вдруг кое-что вспомнил.
— Вот что, — сказал замедленно — Теперь о другом. Ты, конечно, покажешь ей дом, осветишь здешние порядки, расскажешь, куда можно ходить, а куда… не рекомендуется. И госпожа Анна, естественно, будет задавать вопросы, она ведь любопытна, как все женщины. Ничему не удивляйся, помни, что не она здесь жила всё это время. Ничего не замалчивай, кроме одного: если даже случайно речь зайдёт обо мне — не говори, кто я такой. Понял?
Мэтр посерьёзнел.
— Да, ваша светлость. Неужели вы так и не…
— Я собирался открыться, когда отправлял её год назад в этот дом. Но сюда приехала вздорная женщина с резко испортившимся характером, и мне расхотелось откровенничать. Она уже не внушала доверия. А этой — я сам скажу, когда придёт время.
— Всё понял. Ни слова. Ни полслова. Ни намёка. Будьте уверены.
* * *Откинувшись на спинку дивана, его светлость уставился невидящим взором в окно кареты.
«Будь милосерден…»
Хвала тебе, девочка. Но ты своим чистым умишком ещё не понимаешь, что миру нужны не только святые, но и золотари.
— Винс, — Герцог, наконец, перевёл взгляд на капитана. — Как тебе удалось отделаться столь малым? Я думал, тебя ждёт выволочка за двоих, как всегда, однако матушка освободилась достаточно быстро, а ты, погляжу, всё ещё жив. Чем ты её обезоружил?
Синеглазый усмехнулся краешком рта.
— Я и не пытался. Изложил кратко всё, что мы обговаривали, и, не давая опомниться, посоветовал — нет, крайне настоял — ближайшие три-четыре дня не давать новой герцогине слишком много еды. Кормить понемногу, но чаще, и желательно — самой простой пищей. Похоже, что девочка хронически голодала… Когда матушка это осознала — поверь, это был самый убедительный довод.
Капитан умолк. В глазах его стоял невысказанный упрёк.
Демоны, дьяволы и все вместе взятые… Герцог даже зажмурился. Как он об этом не подумал? Видел же трогательно торчащие — нездорово торчащие — лопатки, выпирающие позвонки, острые ключицы… У неё даже кольцо на пальце болталось, а не сидело прочно. Уже тогда можно было понять, что малышка недоедала. А если бы ей принесли на завтрак то же, что и Анне? Та по деревенской привычке вставала с рассветом, выезжала верхом часа на два-три, и, вернувшись, сметала со стола всё — и омлеты с грудинкой и грибами, и жареные колбаски, истекающие жиром, и цыплят в остро-сладком соусе и… Страшно представить, что всё это сейчас упало бы на непривычный к изобилию желудок.
