Евсения - Елена Саринова
— Евсь, Евся. Можно тебя на немножко… в сторонку?
— В сторонку? — рассеянно я сощурилась на переминающихся сбоку от лавки девушек. Целых трех: Зорку, Омелицу и еще одну, Людочку, нервно теребящую конец пояска. А потом, невесело хмыкнув, подумала, что, наверное, бить сейчас будут меня, а не Стахоса. И совсем не весевые парни. — Пошли, — встала, одернула рубаху и направилась за тут же скользнувшими в рощу «купальницами».
Шли мы недолго и, горящие на поляне костры еще не исчезли из виду за редким подлеском, как девушки, вдруг, остановились, явно решая, кому из них начинать. Наконец, первой открыла рот Зорка:
— Евся, ты только не серчай на нас. Мы тебя спросить хотели.
— Ну, так спрашивайте, — равнодушно отмахнулась я.
— Ты ведь — внучка нашего волхва.
— Это что, уже вопрос был?
— Нет, — спешно вступила Омелица. — Мы ж то знаешь. Просто… скажи нам свой секрет. Ты ж, наверняка, чем-то пользуешься, чтоб, ну… чтоб… — закусила она потерянно свою тонкую губу. А Людочка, вдруг, выпалила:
— Чтоб парней завлекать. Ты их гонишь — а они все одно…
— Завлекаются? — от неожиданности прыснула я, получив в ответ усиленное тройное кивание… Ну и дела… И как же теперь объяснить этим наивным дурехам, что виной всему моя, хоть и на половину, но, дриадская кровь, действующая на мужчин «будоражаще»? Что моей, личной вины, иль заслуги в том нет? Что от природы моей, лесной, мне дан дурманящий их сознание, древесный аромат, источаемый телом, который и мне самой доставляет лишь постоянные проблемы? Как?.. Но, я даже рот свой открыть не успела, и, сначала почувствовала, обернувшись назад, к недавно оставленной лавке, возле которой сейчас, все ж, кого-то били. А через миг услыхала и подтверждение этому — пронзительный женский крик, узнав в нем свою дорогую подругу. — Да ну вас! — взмахнула напоследок косой, и понеслась обратно, прямо сквозь лесные заросли.
Нет, все же, не били. Потому как то был поединок. Двух равных по силе соперников. И одним из них был Стахос (все ж, он). А вот вторым…
— Русан, не надо! — вновь завопила, прыгающая в стороне, с расширенными от ужаса глазищами, Любоня. — Русан!
Мужчина даже на нее не взглянул. За мгновение до этого, получив удар в скулу, он упрямо мотнул своей лобастой головой и вновь пошел на противника. Стахос же зло ощерился, подтянув к груди кулаки.
— Что здесь такое? Любоня?! — предприняла я попытку докричаться до своей подружки. Та лишь мельком бросила на меня отстраненный взгляд, а потом, вдруг, развернулась всем корпусом. — Что происходит? — выдохнула со странной злостью в голосе, заставив меня отпрянуть. — Это ты у меня спрашиваешь?
— У тебя, — в ответ опешила я, с трудом узнавая сейчас в этой гневной фурии свою «смиренную овечку». — Любоня, с чего они сцепились?
— Это всё… — хватила она ртом воздух. — Это всё… Э-эх! Горите вы все синим пламенем! — и с прискоком развернувшись, бросилась наутек.
Я же, застыв пораженно лишь на долечку, рванула за ней следом, тут же позабыв про двух поединщиков:
— Ты куда?! Постой! — ну, теперь, только догонять…
В весь Любоня не понеслась. И, минуя огородные тылы, ее белый венок замелькал вдоль них, а потом на время исчез в огибающих овраг зарослях. Вот тут я по-настоящему струхнула — в овраге том не одна корова себе ноги ломала. А уж в таком состоянии, да при полной ночной темноте:
— Любоня!.. Ах ты… коза скакучая, — выдохнула с облегчением, зацепив глазами, мелькающее дальше по низине светлое пятно. — Ну, держись.
Однако нагнать ее получилось не сразу. Да ее еще с детства никто, даже из парней словить не мог. Потому «лететь» нам пришлось аж до самого «щербатого» орешника с Тихим в нем ручьем. Именно в этом журчащем убежище она и рухнула, решив присовокупить к родниковой воде еще и свою, из глаз. Интересно, чьей больше окажется?.. Да, тьфу на такие мысли! Она ведь, подруга моя…
— Любонь, — осторожно подсела я к усердно вздрагивающей всем телом девушке, упавшей в траву. — Любоня… Ну, ты чего это?.. Что там стряслось?
— Евся, отвянь! — с чувством выкрикнула та, продолжив душевные переливы.
— Ничего себе, — удивленно открыла я рот, услыхав от подруги собственное же, дриадское ругательство. — А вот не отвяну. Пока не расскажешь все, как есть… Любоня, ты ж меня знаешь?
— Евся, я тебя давно знаю, — оторвала Любоня, наконец, мокрое лицо от ладоней. — Ты моя люби-мая подруга. И я тебе счастья желаю… с ни-им, — набрав в грудь воздуха, взвыла она и снова ударилась в плач.
— Ну… спасибо, — растерянно буркнула я. — Да только, пустое все. Не сойдутся наши тропки. А вот ваши с…
— Да как это «не сойдутся»? — аж подскочила Любоня, ошарашено выкатив на меня глаза. — Он ведь такой… такой… самый лучший. И дрался за тебя.
— Любоня, это кто из-за кого дрался? — напротив, прищурила я свои. — Мне вот показалось, что ты была тому причиной. Что это тебя Русан к Стахосу приревновал. Что, впрочем, вполне оправданно, после твоих-то явных стараний.
— Я тому причина? — даже дышать перестала страдалица. — Да они из-за тебя сцепились. Чужак этот первый на него пошел, а Русан… Русан в долгу не остался.
— Любоня, ты часом не рехнулась?
— Ты сама рехнулась, от такого мужика отказываться. Ты вообще из их породы никого ни во что не ставишь, а он… он…
— … самый лучший, — эхом закончила я, сама уже мало, что соображая. — Подружка моя дорогая… любимая. Ты мне лишь одно скажи: кто из них двоих — «самый»?
— Русан, конечно, — недоуменно замерла та.
— Ага. А я-то здесь тогда причем? С какого боку репей?
— Как это, «причем»? Ведь он тебе люб. Я ж сама видала, как вы с ним и в лавке ювелирной перешептывались. И… мне сказывали, ты его водой родниковой специально из леса бегала поить. И всегда про него спрашиваешь. Да и у березы этой так друг с дружкой миловались, что даже меня… — вновь скуксилась она. — не за-ме-тили.
— Жизнь моя, пожухлый лист… — а что тут еще скажешь?.. Хотя… — Любоня, а ведь мы с тобой — две дурехи. Причем, беспросветные.
— Конечно, дурехи, — с готовностью согласилась та, но, все ж, решила уточнить. — А почему?
— Да потому, что, я себе уже мозг сломала, думая, как вас с гридом этим «каменным», свести. Я же вижу,
