Если бы меня спросили (СИ) - Лабрус Елена

Он потёр лицо, словно раздумывал над каким-то сложным решением.

Побарабанил пальцами по сиденью. Упёрся локтями в колени и посмотрел на Ирку.

— Давай я тебе просто расскажу. Мне кажется, сейчас это важнее, чем те планы, что я строил на тебя изначально. Да, да, у меня были на тебя планы, и не самые невинные. Ты права: не просто так я назначил тебе такую зарплату. Не смотри на меня осуждающе.

— Я постараюсь, — честно пообещала Ирка.

— Мне, конечно, трудно будет объяснить некоторые вещи столь юной девушке.

— Почему? Я слышала, быть взрослым — это постоянно хотеть лежать и денег. Если это так, я точно взрослая.

Борис Викторович улыбнулся.

— Всё верно, но если без шуток, некоторые вещи начинаешь понимать лишь с годами, с опытом, тяжёлым и прожитым лично. Но раз уж мы тут всё равно застряли неизвестно насколько, — оглянулся он на словно накрытый белым покрывалом город внизу, — я попробую тебе объяснить. А ты уже сама сделаешь выводы.

— Договорились, — кивнула Ирка.

— Лет до трёх, Вадим, пожалуй, был обычным ребёнком, — тепло улыбнулся Воскресенский, откинувшись к спинке. — Активным, непоседливым, шустрым и очень солнечным — улыбчивым, добрым, послушным. То есть он, конечно, баловался, как и все, иногда плакал и капризничал, но с ним никогда не было проблем, если нужно было, например, выпить горькое лекарство, или открыть рот у стоматолога, или встать рано утром. Когда кто-то рассказывал нам с женой, как трудно уложить ребёнка спать или накормить, мы не понимали — у нас никогда не было таких проблем. К сожалению, были другие. — Он развёл руками. — Мы очень хотели второго ребёнка. Не сразу, когда Вадик подрастёт. Но когда он подрос, оказалось, что второго ребёнка жена выносить не сможет.

Воскресенский глубоко задумался, видимо, мысленно возвратившись в прошлое.

Ирка молча ждала, не задавая вопросов.

— Я не буду грузить тебя медицинскими терминами и диагнозами, всё это в принципе уже неважно, — посмотрел он на Ирку, — просто хочу, чтобы ты понимала: когда у Вадима проявились первые признаки одарённости, он начал читать, считать, интересоваться химическими формулами, увлекаться астрономией, моей жене поставили неутешительный диагноз, который означал, что он наш единственный ребёнок. А когда он ещё и начал проявлять способности и учителя наперебой стали говорить: вам нужно отдать его в музыкальную школу, на рисование, на танцы, в спорт, — конечно, она посчитала своей святой обязанностью — дать ему всё, что потребуется.

Борис Викторович стряхнул с брюк невидимую соринку, расстегнул пиджак и уставился в окно.

— Одарённый ребёнок — это всегда на пятьдесят процентов дар, а на пятьдесят — заслуга родителей, любила повторять моя жена. Это сильный, крепкий росток, но станет ли он столь же прекрасным цветущим растением или зачахнет и не раскроет ни одного цветка, зависит от того, будем мы его держать в тёмном углу или на солнечном подоконнике, как будем ухаживать.

«Засохшие оливковые деревья в кадках, что привёз Вадим, вполне наглядное подтверждение её теории», — подумала Ирка.

— И она, не жалея сил, читала с ним книги, учила иностранные языки, возила по преподавателям, секциям, кружкам. Моя задача была зарабатывать на всё это деньги, — усмехнулся Воскресенский. — И, слава богу, я справлялся. У нас была очень дружная семья. Я поддерживал жену, она меня. Но беда пришла, откуда не ждали.

— Она заболела?

— Нет, это нас ждало впереди. А тогда у Вадима резко начал портиться характер.

30

30

Его отец тяжело вздохнул. Глубоко. Устало. Горестно.

— Восхваление, превозношение и восхищение его способностями плюс безмерное обожание матерью, которая буквально растворялась в нём, привело к тому, что он становился самовлюблённым, заносчивым, высокомерным.

— Наверное, трудно быть незаносчивым, когда в семь лет разбираешься в вещах, в которых некоторые взрослые и за всю жизнь не разберутся. Объективно начинаешь смотреть на всех свысока, — пожала плечами Ирка.

— Хорошо, что ты его защищаешь, — кивнул Борис Викторович. — И, наверное, ты права. Вы обе правы: его мать вела себя так же. Говорила, я жесток, потому что у мужчин нет отцовского инстинкта, для нас нет разницы: ребёнок, взрослый, старик, отец, сын — это категории нравственные, а в принципе мы ко всем особям одного с нами пола относимся как к самцам и со всеми пытаемся конкурировать. Кто кого.

— А вы были жестоки?

— Возможно. По моему мнению, я всего лишь пытался научить его проигрывать, а в итоге стал худшим врагом единственному сыну. Да, я не уступал, не поддавался, не делал скидок на его возраст и способности. Но интеллект — не весь человек. Ребёнок должен развиваться физически, должен сталкиваться с трудностями, воспитывать характер. Он должен делать не только то, что ему легко даётся или нравится. Развиваться можно, только познавая мир во всех его красках и проявлениях. Игры, общение со сверстниками, синяки и ссадины, обиды и разочарования важны не меньше, чем похвала и восхищение, — взмахнул он руками. — Не спорю, возможно, я что-то делал не так, раз мои усилия научить его падать воспринимались как унижение и желание самоутвердиться. Возможно, я ревновал. Я самец, так и есть, и я боролся за внимание жены с собственным сыном, — он дёрнул головой, — это мне потом уже объяснил психоаналитик. Тогда я делал что мог и как мог, и как мне казалось, делал правильно.

— Не думаю, что вы были сильно неправы, что бы ни говорил этот аналитик.

— Ты добрая девочка, — усмехнулся он.

— Это всё не в меру развитое критическое мышление, — улыбнулась Ирка. — А что Вадим?

— Тоже косячил по полной. Но я не буду, как старый сплетник, рассказывать по его грехи, некрасивые поступки и наши ссоры. Мне тяжело об этом вспоминать, да, по сути, всё это уже неважно. Важно, что мы перестали находить общий язык. Со сверстниками ему было скучно, дети постарше считали его выскочкой и презирали. И, знаешь, он должен быть мне благодарен, что я сумел убедить жену не лишать его детства и заканчивать каждый класс, соответствующий его возрасту. Не экстерном, не в 12 лет — в МГУ, а как все — в семь лет в первый класс и отучиться как положено.

— Я думаю, он благодарен. Ведь он всё это перерос. Сейчас он совсем не такой. Я думаю, в том числе, это и ваша заслуга.

— Может быть. Мне не нужны заслуги, я пытался не потерять сына. Но потом жена заболела…

— И стало ещё хуже?

— Да. Мы не могли сказать ребёнку, что мама умирает. Что шансов нет, поэтому она неделями лежит в больнице, поэтому стала такой слабой, носит парик и у неё ни на что нет сил. Мы и сами не хотели верить, что лейкоз — это приговор. Искали донора, кололи лекарства. Облучение, химиотерапия, пересадка костного мозга — через всё прошли. Тогда он как-то незаметно и повзрослел.

— Ну он и вырос.

— И наконец, нашёл то, что ему действительно нравится — информатика, программирование, компьютерные игры, нашёл клуб единомышленников, где не обращали внимание на возраст. До этого он чем только не увлекался. Говорят, это самая опасная ловушка для одарённых детей — выбрать. Им всё даётся легко, они легко обучаемы, но к чему лежит душа, ещё не понимают. А вторая ловушка — социальная изоляция. Для сверстников они слишком умные, их ставят в пример учителя, они служат образцом для подражания и зависти. Все остальные дети на их фоне, грубо говорят, выглядят дебилами, а мягко говоря, неуспешными, а это очень раздражает, поэтому с одарёнными детьми никто не дружит. Ну а для парней постарше Вадим был слишком мал, чтобы делиться с ним своими подростковыми заботами. Девочки, первые сигареты, первый алкоголь и прочие глупости — до них он ещё не дорос.

Его отец снова вздохнул.

— Глупости тоже важны, — посмотрела на него Ирка, — они часть взросления.