Перья - Оливия Вильденштейн
Мужчина улыбнулся.
– Тебе следует прилечь. Мы не скоро отсюда уйдем.
– Не беспокойся обо мне.
Джаред бросил в свой стакан два кубика льда, затем плеснул на них чем-то из графина.
– Это было любимое кресло моей матери. Обычно после обеда она читала, лежа на нем.
По какой-то причине его история заставила меня откинуться назад и замереть, что оказалось на удивление удобно.
Джаред сделал глоток, лед звякнул в стакане.
– Она умерла в нем.
Я тут же напряглась и вскочила, больше не чувствуя себя комфортно. Уставившись на натуральную воловью шкуру, я уже ожидала увидеть на ней пятно крови. Но жесткие волоски были белыми и коричневыми, а не красными.
– Ее убило не кресло, – он отпил еще своего напитка.
– Я-я так и не подумала.
Джаред взглянул за меня, на стол в противоположном конце комнаты. Прядь волос упала ему на глаза.
– Как она умерла?
Повисло молчание. Затем он произнес:
– Зарезала себя.
Я ахнула.
Души самоубийц не отправлялись ни в Элизиум, ни в Абаддон. Они считались слишком слабыми для перерождения. Именно поэтому ангелы считали жизнь даром, который нельзя выбрасывать и тратить впустую. Еще один закон, который я бы хотела изменить. Я верила, что каждая душа – которая не была запятнана безвозвратно – заслуживает шанса. Душу должны сопроводить через Жемчужные Врата и, по крайней мере, представить на суд Семерым. Прежде чем ее сочтут не подлежащей спасению и выбросят в эфир.
– Почему она покончила с собой?
– Потому что она слишком сильно любила моего отца и слишком слабо меня, – голос мужчины был тихим, однако резал, словно битое стекло.
– Ох, Джаред…
Если бы он был кем-то другим, я бы обняла его. Но Джаред не производил впечатление человека, которому нравились объятия, особенно инициируемые не им.
– Не жалей меня, – пробормотал он. – Она была не в себе после смерти моего отца и сделала всем одолжение, когда умерла.
– Ты не можешь думать так на самом деле.
– Ты бы переживала, если бы твоя мать умерла?
– Я ее не знаю.
К тому же она не могла умереть. Если бы только не отказалась от своих крыльев. Но об этом раздумывали только те ангелы, которые благоволили Земле. Учитывая, что моя мать даже не ездила в гильдии, вряд ли она сильно любила Землю.
– Только посмотри. У грешника и святой есть что-то общее.
Это высказывание вытеснило все мысли о маме из моей головы.
– Мы оба остались без матери, – пояснил Джаред.
– Моя мама жива, я просто не знаю ее.
– Не хочешь иметь ничего общего с грешником, да?
– Я была бы счастлива иметь с тобой что-то общее, Джаред.
Знакомая боль пронзила мой позвоночник. Мой большой палец, который все это время теребил пластырь, все же окончательно оторвал его от ладони.
Только не еще одно перо.
Пожалуйста, только не перо.
Мои глаза защипало, когда колючее перышко скользнуло по моей лодыжке и опустилось рядом с упавшим пластырем.
Этот человек уничтожит мои крылья, если я не уйду прямо сейчас.
Я взглянула на мужчину влажным взглядом.
– Джаред, я должна… – я резко прервала себя, когда проследила за его пристальным взглядом – он уставился на пол рядом с моей бронзовой туфлей. – На что ты смотришь?
Джаред подошел и присел на корточки. Воздух в моих легких будто заменили камни.
Невозможно…
У него не было крыльев.
Он никак не мог видеть…
Джаред поднял пластырь и скомкал его, прежде чем швырнуть в сторону книжной полки.
– Хочешь новый?
Он оторвал мою раненую руку от бедра и проверил порез.
– Что за… Все зажило.
– Ранка была неглубокой, – выпалила я.
Джаред отпустил меня, и я прижала руку к себе.
Нестерпимо хотелось дотронуться до пера, но я не могла снова рисковать потеряться в воспоминании. Позже. Я заберу его позже. Оно не исчезнет, пока к нему не прикоснутся. Это заставило меня задуматься о пере, которое я потеряла в холле прошлой ночью. Неужели кто-то непреднамеренно дотронулся до него? Люди не могли видеть перо, но если бы их рука даже случайно скользнула по нему, воспоминание все равно попало бы им в голову. Некоторые люди отмахивались от этого как от приступа головокружения, другие как от дежавю, кто-то же считал это божественным видением.
Вчерашнее перо, вероятно, засосали пылесосом.
Мой взгляд оторвался от пола и тут же наткнулся на тело Джареда и широко распахнутый халат. Воздух встал поперек горла, я сразу забыла о потерянном пере.
Я решила внимательнее рассмотреть завитки пастельной краски на холстах над кроватью.
– Не мог бы ты надеть нижнее белье, пожалуйста?
Боковым зрением я уловила его широкую улыбку. Конечно, мое смущение позабавило мужчину.
– Уверяю тебя, он не кусается, – усмехнулся Джаред.
– Забудь.
Я направилась к двери. Я пообещала самой себе, что уйду, если потеряю еще хоть одно перо. И я собираюсь сдержать это обещание.
– Куда ты?
– Домой. Я ухожу домой. Это была плохая идея.
– Ты проиграешь пари.
Я положила ладонь на металлическую ручку.
– В попытках выиграть спор я могу потерять нечто большее.
– Ты останешься, если я оденусь?
Я перестала давить на ручку, и она подалась вверх. Дверь осталась закрытой.
– Разве ты не хочешь, чтобы я ушла? Ты назвал меня мягкотелой и бесхребетной. Не говоря уже о сталкере.
– Мягкой, а не мягкотелой.
– Это должно было быть комплиментом? Потому что прозвучало иначе.
– Я не говорю комплименты. Приукрашивание жизни не способствует выносливости.
– Возможно. Однако это помогает выразить сострадание.
– Я не сердобольный человек, Перышко. Не знаю, с чего ты это взяла…
Я повернулась к нему.
– Хоть это и не твоя работа, ты наказываешь педофилов и насильников.
– Как я уже говорил, мне приходится этим заниматься, потому что ваш вид ничего не делает. Вы слишком заняты поиском проблеска надежды в их гнилых душах.
Я глубоко втянула воздух из-за этого наставления.
– Ты прав, Джаред. Мой вид расцарапывает уродство, чтобы найти хоть искру красоты. Мой вид пытается спасти грешников вместо того, чтобы покончить с их жалкими жизнями.
Мы прожигали друг друга взглядами из разных концов комнаты. Ну, я прожигала. Он просто смотрел на меня своими невозмутимыми, непроницаемыми глазами. Я напомнила себе, что Тройки зарабатывают уровень грехов не за послушание и нравственность. Они
