Мельничиха из Тихого Омута 2 (СИ) - Лакомка Ната

Песню услышали не сразу, но я услышала — сквозь болтовню, через смех, и чуть не уронила ложку.

Кто это поёт?..

Я оглянулась, пытаясь взглядом отыскать ту, что запела эту странную песню, но меня опередила Мадлен Квакмайер.

— Девушки! — крикнула она, перекрывая и общий разговор, и певицу. — Что это за песня? Такое нельзя петь перед свадьбой! Кто её выбрал, признавайтесь!

Девицы дружно замолчали, а невеста из пунцово-розовой стала белой, как цветы в её волосах.

— Модести, это ты придумала? — госпожа Квакмайер уперла руки в бока, остановившись рядом с блондиночкой, которая до этого за обе щеки уплетала сладости с общего блюда. — Ты всегда завидовала Иветте! Решила девичник испортить?!

Сидевшие рядом с Модести Кармэль и ещё одна девица — тоже блондинка, но с карими глазами и не такой сдобной пухлости, как Модести, отодвинулись в разные стороны, чтобы не попасть под горячую руку.

Остальные дружно замолчали, глядя на Модести, которая от неожиданности поперхнулась печеньем.

— Я не выбирала, — плаксиво затянула она, хлопая глазами и готовая вот-вот пролить слезу. — Мы пели только «Речку», «Красавца-щёголя» и…

— Про утопленников мне послышалось, что ли?! — госпожа Квакмайер разошлась не на шутку. — Да я тебе за это волосы все повыдёргиваю! Змея!

— Матушка! — Сюзетт бросилась к матери. — Успокойтесь, я уверена, Модести не хотела ничего плохого!

— Ничего плохого?! — это вскочила уже невеста. — Да она сразу положила глаз на моего Джейкоба, как только он приехал свататься! И в распорядительницы напросилась, чтобы всё испортить!

— Это не я! — взвизгнула Модести. — Я ничего не пела, я сидела здесь… С Камэль и Селби, — она указала на кареглазую блондинку. — Вы зачем меня овиняете? Нужен мне ваш Джейкоб! — тут она пустила слезу, заревев во всё горло.

Госпожа Квакмайер чуть смутилась, но ненадолго, и сразу приступила к допросу — кто пел. Что касается невесты, она мигом превратилась из милой девушки в настоящую ведьму, и порывалась прорваться к Модести, грозя вырвать ей не только ноги.

Кто-то из девиц встал на сторону невесты и Квакмайеров, кто-то поддержал Модести, но никто не признавался, кто пел.

Я наблюдала за разгорающейся ссорой будто со стороны, потому что как и невеста я приняла песню на свой счёт. Её спели для меня.

Озеро, чёрные курочки, утопленники…

Кто-то желал о чем-то намекнуть, чтобы поняла мельничиха Эдит…

Только что нужно было понять?..

Ссоры не получилось, потому что выяснилось, что Модести ни при чём — она и правда сидела за общим столом и никаких песен не пела.

— Вы меня обидели! — разревелась она от души, когда обвинения с неё были сняты. — Ужасно обидели! Как вы могли?..

Пока её утешали, невеста и госпожа Квакмайер яростно допрашивали гостей, кто запел неподходящую песню. Но никто не сознавался, и хозяйка праздника, так ничего и не разузнав, вернулась на место, горя справедливым гневом.

Госпожа Квакмайер, тоже недовольная, решила сгладить конфуз и велела музыкантам сыграть что-нибудь по-настоящему свадебное. И скрипка сначала робко, а потом увереннее завела знакомую мне мелодию.

Пожалуй, это была единственная знакомая мне песня в этом мире, и я узнала её с первых нот, и мне стало жарко и одновременно холодно, потому что это была песня, так любимая покойным мельником — про чёрную курочку.

На меня это произвело ещё большее впечатление, чем песенка про утопленников. Я сто раз пожалела, что послушалась Жонкелию и пришла на этот девичник. Сидела бы на своей мельнице и ждала ведьмочек…

Музыканты играли, и скоро гости распевали хором, прихлопывая в ладоши:

Песня была та и не та… Я навострила уши, прослушав её от первого до последнего слова, но больше никаких различий не уловила. Только первый куплет… Жонкелия пела мне по черную курочку, а деревенские про цвет курочек не упоминали. Что это? Сознательная оговорка? Или… Бриско пел какую-то совсем другую песню?..

Я поднялась так резко, что все оглянулись. Пришлось сесть обратно на лавку и дождаться, когда на меня будут глазеть поменьше. Только потом я выбралась из-за стола и пошла к выходу, стараясь не привлекать внимания.

Но уйти по-английски не получилось, потому что Мадлен Квакмайер перехватила меня у дверей.

— Вы уходите, хозяйка? — спросила она с напором. — Но мы ещё не выносили сладкие пироги!

— Простите покорно, — сказала я с максимальным сожалением, — но я сразу не хотела задерживаться надолго. Матушка Жонкелия прихворнула, мне надо возвращаться. Всё было чудесно, спасибо…

— Но хотя бы попрощайтесь с невестой, — госпожа Квакмайер схватила меня под руку и потащила к невесте, которая только-только немного отошла от пережитого потрясения, но всё ещё бросала подозрительные взгляды на гостей.

Как я ни упиралась, мне пришлось прощаться с невестой, с её достопочтенной матушкой, многочисленными тётушками, сёстрами и прочими, так что через десять минут только ленивый не узнал, что я уезжаю, и не спросил — что случилось? отчего я так быстро покидаю такой замечательный праздник?

Когда я вышла во двор, то была задёрганная и злая. Хотела уйти тихо, а получилось, что сбежала. Ещё чего доброго придумают, что это я пыталась испортить посиделки этой дурацкой песней про утопленников и чёрных куриц.

При чем тут чёрные курицы?

Во всей деревне ни у кого не было чёрных куриц!..

Я отвязала Лексуса, вывела его со двора, приманивая куском пирога, который захватила с праздничного стола, а потом повесила яблоко на удочку и забралась в повозку.

Было темно, хотя на западе по небу ещё тянулись оранжевые и золотистые полосы, и я, отчего-то испугавшись, вполне серьезно подумала — а не завернуть ли мне к судье, чтобы проводил?

Но поразмыслив, я решила добраться до мельницы без судьи. Не так уж и поздно, а если Рейвен потащится меня провожать — тогда мы точно упустим ведьмочек. Да и вообще, получится, что я сама запретила ему приходить до субботы, чтобы не навредить делу, и сама же всё испорчу.

— Не дрейфь, Светик, — пробормотала я и подхлестнула Лексуса.

Осёл потопал по дороге, пытаясь ухватить яблоко, висевшее перед его носом, и вскоре мы выехали из Тихого Омута на лесную дорогу.

Старательно объезжая ухабы и ямы, я подумала, что надо бы напомнить госпоже Анне про обещание заняться дорогой. С ума сойти — ездить по таким рытвинам. Давно бы уже замостили и горя не знали.

Солнце совсем скрылось, и теперь на западе было так же темно, как и на востоке. Я пожалела, что не прихватила фонарь, и нервничала всё больше, оглядываясь по сторонам, если в лесу раздавались треск валежника или уханье совы.

— Главное — не трусь, — шепотом подбодрила я себя. — Ничего страшного. Доберусь до дома и скажу: ну вот, и никого не встретила…

Я как сглазила. Потому что кроны деревьев зашумели, будто пробежал ветер… Но ветра не было!.. Вот ни малейшего дуновения!..

Кроны зашумели с другой стороны дороги, я вздрогнула, пытаясь разглядеть, кто шумит там, в ветвях, и тут раздался знакомый вкрадчивый шелестящий голос:

— Отдай курочку, Эдит… Отдай мне чёрную курочку…

​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​Мне точно не показалось, потому что Лексус тоже насторожился. Он даже забыл про яблоко, висевшее перед ним, и замер посреди дороги.

— Кто здесь? Какую курочку? — крикнула я, но голос сорвался на визг.

Потому что это было страшно, очень страшно, и помощи ждать не от кого… Только осёл и я… я и осёл… и я сама — как осёл, глупая и упрямая… Зачем я потащилась одна?! Возомнила себя великим инквизитором? Ты всего лишь мельничиха из деревеньки Тихий Омут, и если тебя прихлопнут здесь, то точно никто ничего не узнает. Кроме Рейвена. Который увидит твой призрак, балбеска, и ничего не поймёт…