Огонь блаженной Серафимы - Коростышевская Татьяна Георгиевна

— А, к примеру, Анатолий Ефремович не мог за твою честь вступиться?

— Князь? Он первее прочих мог! Послушайте, да они вдвоем это сделали! Точно! Узнали — и оба в лавку, а потом и Бобынина с двух рук закололи. Давайте обоих запрем, и князя, и советника?

Извергая из себя всю эту чушь, я наслаждалась неведомым мне доселе чувством абсолютной свободы. Это именно то, что пытался втолковать мне Артемидор! «Не играй по их правилам, девочка. Пусть они зовут это безумием, они называют так все, что им недоступно!»

— Ну Зорина, положим, я действительно в любой момент арестовать могу, — сказал канцлер с угрозой.

— И потеряете одну из ниточек, за которую меня дергать можно?

— А знаешь, что еще я могу? Дело о заговоре против императора возобновить. И тогда тебя, Серафима, всех твоих сил по закону лишат. А чародеи после этой операции…

— Становятся безумными! — закончила я с низким гортанным смешком. — Напугали, ваше высокоблагородие!

Брют смотрел на мои кривляния с выражением крайнего отвращения:

— Мне уже жаль того несчастного, которому ты в жены достанешься.

Он постучал в пол тростью, которую все это время держал в руках, и, когда дверь открылась, велел своему подручному:

— Труп скрытно в приказ доставить, Крестовский над ним пусть поколдует, щелкоперов придержать.

— А когда мы сможем кузена похоронить? — спросила я быстро.

— Какого еще кузена? — Канцлер скривился. — Нету тела, нету дела, пусть полежит пока у нас.

— Но позвольте…

— Не позволю! Не позволю тебе семейным трауром прикрываться, когда барышня Абызова должна пред монаршим взором предстать! Все запомнить должны, что именно Брют блаженную Серафиму во благо империи отыскал и приветил.

— А кузине я что скажу?

— Да кто тебя о чем спросит? Ты Бобынина последний раз вчера видела. Так что никому ни гу-гу. Уберешься уже к своему сумасшедшему сновидцу, кузена твоего в какой-нибудь канаве найдут. Подумают, прирезали в драке, да и вся недолга. У отщепенцев, которые зелье навское нюхают, обычное дело.

Я пыталась еще что-то возражать, но канцлер мною пренебрег:

— Ступай, Абызова, и не шали. Чем тебя прижать, я надумаю, так что бойся.

— Замуж за князя меня отдавать уже передумали?

— Все вы в этом, бабы. У тебя вон покойник под боком, а все мысли про замуж! Не передумал! Может, не за этого князя, но…

— Этот чем не подходит? — испуг скрыть не удалось, я предпочитала зло привычное неведомому.

— Не знаю! Я же объяснял уже, ощущения! — Брют пошевелил в воздухе пальцами. — Да и что-то воспылал к тебе Анатоль, на мой взгляд, излишне. Не удивлюсь, если действительно он твоего обидчика порешил. Пока пусть отирается подле объекта страсти, опять же невестою в общество введет, а после я решу.

В нумере стало многолюдно, четверо тайных приказных принялись набрасывать на Аркадия плотную мешковину.

— Обождите. — Оставив канцлера, я приблизилась к кровати. — Не по-людски это, хоть попрощаться дайте!

Служивые почтительно замерли, а я опустилась на колени и приложила обе ладони к неподвижной груди кузена.

— Мстить за твою смерть не буду, — пробормотала тихонько, — но и зла более не держу, ступай, братец, свободным от обид. Надеюсь, там, за гранью, когда- и где-нибудь ты постигнешь добро и мудрость. Прощай.

Слезы хлынули из глаз, будто до этого момента их сдерживали заслоны, накапливая соленую влагу.

— Серафима. — Теплые руки Зорина приподняли меня за плечи, сжали, обняв.

— Барышню Абызову выведете черным ходом, — командовал Брют. — Семен Аристархович, сопроводите моих охламонов да поколдуйте там для сохранности. Мороком, что ли, прикрыть? Прокопенко, коридорных всех к нам в холодную да придумай за что. Если хотя бы в одной газете я завтра про убийство в этой гостинице прочту…

Иван увел меня по коридору, мы спустились ободранными лестничными пролетами и оказались во внутреннем дворике.

— Ты как? — Застегивая на мне шубу, чародей заглядывал в лицо.

— Домой не хочу, — тоненько пожаловалась я. — Перед Натальей стыдно.

— Ну не ты же Аркадия…

— А кто? Вот мне теперь очень интересно, как подданной нашей великой империи, что на полицейские службы должна полагаться, кто моего родственника порешил? И кто расследовать сие преступление станет?

— Разбойный приказ, — пояснил Зорин несколько смущенно.

— Когда через неделю в канаве труп найдется?

Слезы высохли, зато возмущение рвалось наружу. Я топнула ногой, но каблук лишь увяз в снегу, нужного звука не вызвав. Поэтому я толкнула в грудь собеседника:

— Что ты на это скажешь?

Иван даже не пошатнулся, поймал мою руку и поцеловал запястье в разрезе перчатки:

— Вечером все расскажу. Придешь?

Теплое дыхание на запястной жилке запустило во мне привычное любострастие, поэтому руку я выдернула:

— У меня, господин Зорин, все вечера женихом заняты. Да и вы беседовать сегодня не со мной будете, а с Натальей Наумовной.

— Всенепременно. Как раз собирался барышне Бобыниной сообщить, что играть роль ее поклонника более не могу.

— Играть? — В тоне моем сквозило разочарование. — Ты все же с нею играл!

— Скорее подыгрывал. — Иван потащил меня со двора. — Сейчас, когда брат Наталье Наумовне угрозы не представляет…

— Подыгрывал? То есть с ее согласия?

— По ее решению.

— Зорин, — проворковала я, потянув его за рукав, — ты меня сейчас своими односложными ответами из себя выведешь. А я когда не в себе…

— Ты всегда не в себе. — Иван быстро чмокнул меня в нос. — Ты, может, в себе и не бывала ни разу, бешеная. Но на всякий случай многосложно сообщаю тебе, что жениховство с барышней Бобыниной было притворным как с ее, так и с моей стороны, что длиться оно должно было до момента, когда Аркадий Наумович перестал бы угрозу для своей сестры представлять, что она думала, что сей светлый миг настанет после женитьбы братца Аркадия, а я знал, что не позднее сеченя Мамаев злодея арестует. Достаточно многосложно?

— И теперь, когда Аркадий мертв… — Я замотала головой. — Не получится. Во-первых, о том, что кузена с нами более нет, мы никому рассказывать не должны, Брют с нас головы поснимает. А во-вторых, бросать девицу в такой момент — бесчеловечно.

— Во-первых, я не собираюсь рассказывать Натали об убийстве, во-вторых… Я совсем запутался. Значит, так, Фима. Сейчас я тебе объясню, как все будет. Ты здесь, я тебя люблю и не буду более скрываться.

— Натали опечалится!

— Да почему я должен за ее печаль отвечать?

— Потому что у меня и так все в этой жизни есть, а у нее никогда ничего не было, только брат беспутный, и того убили.

— А я тут при чем? — осторожно спросил Иван. — Ну в этой твоей многослойной повинной комбинации? Чего я у твоей кроткой родственницы отобрал? Я, Фима, не приз драгоценный, а живой человек, со своими желаниями.

— Но мы должны…

— Ничего я барышне Бобыниной не должен, — отрезал Зорин. — А вот ты должна, но не ей, а мне. Прельстила добра молодца, отвечай за это.

В голове у меня происходило нечто, походившее на перекатывание сухого гороха в погремушке, фразы рассыпались бессмысленным треском.

— Совсем ты меня запутал, Ванечка, — полезла я целоваться.

— А ты меня истерзала… Как представлю тебя с другими…

— Чего? — Я отстранилась, сразу осознав, что стою я в захламленном заднем дворе низкосортной гостиницы, что холодно, что на карнизе дурындой орет зимняя птица. — С какими еще другими?

— По которых твой учитель мне поведал. — Зорин поморщился. — Я пытаюсь с этим свыкнуться, Серафима, памятуя о твоей стихии, которая провоцирует страсть, но пока не особо преуспел.

— Что именно он тебе сказал?

— Что с другими делить придется, что восемь у тебя нынче сожителей, ты среди них девятая.

— А про то, что с одним из тех восьми ты знаком, Гуннар, конечно, упомянуть забыл? Вот ведь, старый… гм… шутник. — Я взяла чародея под руку. — Давай, вези меня домой, Болван Иванович. Голодный он там, наверное, сожитель, с которым ты меня представлял.