Седая целительница (СИ) - Солнцева Зарина
Чего?
Приказа. Стрелой прошибло меня, и я возвратилась взглядом к Горану, умоляюще прошептав:
— Не тронь его. Брат он мне. Некровный брат! Выросли вместе, одним делом занимались. Он даже младше меня. Не губи! Прошу, не губи!
Зверь надо мной молчал, тяжело дыша и яростно комкая руками траву у меня над головой. Его побратимы так и застыли статуями в зарослях, покорно ожидая приказа.
Наконец Горан растаял и тихо шепнул:
— Раз братом кличешь, пускай живет.
Я испуганно метнула взгляд к зарослям, но звериные тени исчезли. Надеюсь, к добру.
— Что воевода от тебя хотел?
Спустившись на локти, что упер в землю поверх моих плеч, мужчина буквально притиснул меня к земле. Не позволяя двинуться. Да чего уж там, даже моя грудь, приподнимаясь при дыхании, прижималась к его твердому телу.
Дергаться не было смысла. Лишь молиться, что все обошлось. И боги даровали волкодаку совести да благородства.
— Снежинка? — прошелся носом по широкому кровенному сосуду на моей шее, вгоняя в краску сильнее. — Мне повторить вопрос?
— Пристыдил, что я подолгу в твоем шатре пропадаю. Спрашивал, чем занималась там.
Тихое урчание покинуло губы зверя, мне показалось или он сильнее прижался бедрами ко мне?
— А слизняк быстро смекнул… — хмыкнул Горан и потянулся к моему левому ушку. — И что же ты сказала?
Кончиком языка очертил ушную раковину, так что я аж дернулась под ним. Будто молнией шарахнуло.
— Сказала… сказала, что рану твою обмываю. Что плохая она, и ты совсем плох. Не исцеляешься.
Отвела голову чуть вправо, дабы избавиться от смущающего прикосновения. Но, кажется, это лишь забавляло его.
— А он что?
Меня нервировало, что он облизывает мои ушки, да еще и к земле прижал. Сразу вспомнилось, что он огромный волк. И запросто сможет меня проглотить.
— Обрадовался. — Сглотнула я. — Говорил что-то о том… что твои побратимы без тебя не воины.
— Вот ведь мразь. — Прошипел он в перерыве между облизыванием моих ушек и теперь отпустился к шее. — Что ты еще ему сказала?
— Спросила про пропавшую девушку. Если не нашли. И все.
— Умничка. — Довольно заурчал зверюга и обжег шею поцелуем. И я снова дернулась.
— Горан… Ты же меня не съешь?
С опаской поинтересовалась, и волкодак замер на мгновение. Чтобы в следующее мгновение довольно рассмеяться.
— Ну разве что оближу. Ты у меня такая сладкая, прям медовый пряник.
— Не надо меня облизывать!
Испугалась я не на шутку.
— И ничего не медовая. А скорее горькая от печали. Вот воевода уже пообещал и мне жениха, как Стешке, найти.
Вся игривость Горана испарилась. Клацнув зубами надо мной, он свирепо зарычал:
— Убью, падаль!
Глава 9
Самое паршивое чувство в жизни мужчины — это беспомощность и вина.
Буран убедился в этом за прожитые годы. Рассматривая спящую Любаву, он мысленно боролся с желанием прижать эту хрупкую фигуру к себе и залюбить до черных пятен перед глазами. Но должен был благородно отпустить ее, поступить по совести.
Она была права, он ее бросил. Оставил человеческим стервятникам на растерзание. Хотя клялся защищать, любить, на руках носить. А в конечном итоге ее чуть не повесили. Она была чудесной женщиной и имела право на счастье. И раз нашелся мужик, что смог ее окружить любовью и лаской, да и ей люб. Кто он такой, чтобы разрушить все, что она возвела за 21 весну их расставания?
Ему надо уйти, исчезнуть. Да, так будет правильно и честно. Такова его расплата за необдуманность и трусость в молодости. Если бы он сразу привел ее в стаю. Да отец бы по-лютовал, да успокоился. Только Буран был молодым и глупым, подумал, что сможет защитить свое среди вражьего народа. Пока все не потерял.
Он должен уйти, но чуть погодя. А сейчас он позволит себе маленькую слабость. Надышаться запахом любимой и запечатать навсегда в памяти ее прекрасный образ. Чтобы никогда не забыть.
Близилась заря, а Буран не сомкнул ни глаза. Все любимой любовался, красавица его нежная. Исхудала вся, пальчики рук исколола, губки ветер иссушил, платье на ней поношенное. Куда же смотрел этот ее любимый муж⁈ На войне? А жалование свое куда отправляет?
Не достоин он ее! Как и Буран! Но сам волк хотя бы мог обеспечить ей будущее в достатке.
Мысль забрать с собой и увезти в родимую стаю стала настолько сильно крепиться в сознании, что Буран стремительно покинул комнату, прикрыв аккуратно дверь за собой. Надо пройтись, воздухом надышаться. Иначе сорвется. Зверь беснуется, не хочет отпускать. Еще немного, и Буран передаст ему власть, и тогда все.
Постояльцы, что осели в таверне на ночь, еще спали, а вот внизу в большой зале уже весело потрескивали дрова в камине. Да слышались женские шепотки. Небось проснулись пораньше, чтобы кушания приготовить да тесто замесить на хлеб.
И не ошибся Буран в своих мыслях, бабы и вправду вытащили на столы широкое корыто и в шесть рук замешивали тесто, неспешно переговариваясь между собой. Сначала он не обратил внимания к их трепу. Женские разговорчики. И уже собрался покинуть таверну через задний вход, чтобы не привлекать к себе внимание. Как застыл на лестнице, уловив краем уха интересную сплетню.
— Говорят, к себе на плечо набросил и уволок, как мешок с картошкой! Всю ночь, поди, с ней резвился.
— Угум, что же мужик ее скажет, когда с войны вернется да все прознает? Бестыжая! — фыркнула одна из них с рыжим пучком на затылке.
— А что ей делать было? Раз волкодав ее заприметил? Воевать, что ли? Чай, наиграется и отпустит. — Встала на защиту Любавы другая. — Да нет там никакого мужа, — авторитетно покачала головой самая высокая, уперев руки в бока, — Знаю я что говорю, с одного селения мы. Любава уж дватцать зим как вдова, к нам в село с младенцем пришла, и больше замуж не выходила.
Бурана как будто молния ударила. Двадцати зим? С младенцем на руках?
— Так у нее дитя, что ли, есть? — встрепенулась рыжая, не скрывая зависти. — А по ней и не скажешь, тонкая, как молодка. Тьфу на нее! Ведьма, наверное.
— Есть, — та самая односельчанка Любавушки добавила еще воды в корыто, неспешно помешивая палкой. — Дочка. Целительницей была. Красавица хоть и не успела замуж выскочить, на войну забрали.
— Почему же никто в жены не брал?
Любопытно заявила снова рыжая баба, позабыв о тесте и работе.
— Седой девчонка уродилась. Любава сказала, в детстве на волка напоролась, и вот и побелели косы от страха. А вот местные молодцы и не спешили к ней свататься, да и маменьки их тоже не горели желанием взять такую девку в дом. Нагуленышем кликали.
— Ну и правильно! Отца нема, девку, поди, боги наказали за грехи матери! Я бы такую в невестки тоже не захотела бы!
— Эх, злая ты, Прасковья, — выдохнула та, что повыше ростом будет. — Она же со смертью торговалась за жизнь каждого. Бывало, детей вытаскивала из мертвых матерей, лихорадки лечила. А ты…
Сердце Бурана пропустило пару ударов. Он не мог поверить услышанному. Двадцать зим одна, и дочку родила. Беловолосая, как и он сам. Боги, это что же выходит? Он ее тяжелую бросил? А эти твари ее повесить хотели, пока она его дитя носила?
Ярость и жажду крови заглушил робкий росток удовлетворения. Дочка. Доча. Наследница. Его плоть и кровь.
Круто развернувшись на каблуках сапог, Буран побежал обратно в комнату. Любава еще спала.
Застыв у порога, он яростно сжимал ручку двери, и та осыпалась щепками в его руке.
Видимо, почувствовав пробуждение старшего, Радмир решил проверить, что да как, и выскользнул в коридор.
Молодой волк очевидно только вернулся с сеновала. Следы страсти от губ и ногтей блудницы еще не зажили, да и пахло от него соитием. Впервые за два десятилетия Бурана охватила бешенная жажда к женскому телу. Залюбить бы Любавушку прямо здесь, пару ночей подряд. Но этому будет время потом, уверил он зверя. А пока. Дважды на те же грабли он не ступит.
