Юлия Колесникова - Свора - Зов крови
Остальные, будто бы догадываясь о случившемся, не стали расспрашивать. Случай, произошедший с ним, был не нашим делом. Но смущенным никто не выглядел, мало ли такого случалось с каждым из нас? Одна Ева могла похвастаться своей безупречностью — ей просто не давали шанса испытать себя и свою выдержку. Но настоящая жажда была у нее еще впереди. Я уже сочувствовал, зная, как тяжело отказаться от искушения, от жажды, от их тепла… Я тут же вспомнил о Рейн. Как она там, среди своры возбужденных луной оборотней? И если только Изегрим к ней прикоснется…
Новая волна ненависти накрыла мое сознание, затмевая рассудительность. Я уже знал и мог себе представить, что сделаю с ним, как только доберусь до его шеи и всего остального. Его вряд ли что-то сможет спасти.
Я знал каждый сантиметр ее кожи, если он испоганит ее своим прикосновением, умирать Изегриму придется долго. И мне будет все равно на всех комиссаров своры вместе взятых.
Ожидание давалось нам трудно, как никогда. Теренс быстро заснул, потому что его тело уже не выдерживало зова. Он то бледнел, то становился пунцовым — без обращения в волка его тело теряло контроль. И только сон немного снимал напряжение. Терцо, Самюель и Грем говорили между собой, совещаясь, как самые старшие. Прат скучающе читал какой-то журнал, и компанию ему составляли Ричард и Мизери. Они выглядели так, словно собирались перекинуться в карты. И сегодня я впервые заметил схожесть Прата с Ричардом. Не знаю, видела ли Рейн это в брате. Надеюсь, что нет, мне не хотелось бы, чтобы она разочаровалась в нем.
Я и Ева остались в компании друг друга, придаваясь тяжелым мыслям. Только для меня все было сложнее. Зная Рейн, я мог себе представить, как она может действовать. Сейчас Рейн слишком самоуверенна, мысли Волчицы затуманили ее разум, внушая ей еще более худшие желания, чем она могла набраться от нас. В нашей семье человеческая жизнь охранялась, а волки ее не ценили — и, как я догадывался, так научила свою свору Волчица. Я ни на миг не поверил ее игре на официальной встрече, она вела себя слишком уж правильно. И совершенно иным было поведение ее волков. А Рейн рассказывала о том, что Изегрим всегда боялся Волчицу. Она была не так проста, как хотела нам показать. И мне бы очень хотелось, чтобы Рейн действовала не импульсивно, и дала Волчице почувствовать свое преимущество. Ведь оборотни становятся такими глупыми, когда им поют дифирамбы. Будь умнее, Рейн, просто будь умнее ее…
Я верил в нее. И все же боялся, потому что она была слабее нас и их физически. Не смотря на ее ментальную силу.
— Я не могу поверить, что скоро все закончится.
Ева развернулась ко мне и подогнула ноги под себя. Не смотря на свою силу и красоту, она выглядела сейчас такой растерянной. И все же ей шла ее новая жизнь, как никому иному. Если бы я знал раньше, что смерть сделает ее и моего отца такими счастливыми, я изменил бы ее еще раньше. Да, возможно, я думал эгоистично, потому что это, наверное, сделало бы счастливым моего отца больше, чем Еву, но оно того стоило. По крайней мере, я больше не чувствовал вины, потому что пришлось спасать ее таким образом. Как просто прощать себе что-то такое, когда оно оборачивается чем-то хорошим. Все такой же эгоист.
— Почему же? — спросил я, хотя и так подозревал, о чем она говорит.
Взгляд Евы стал виноватым, когда она глазами нашла в комнате Грема, и это меня развеселило. Она так привыкла всем делиться с моим отцом, что теперь почувствовала растерянность, говоря что-то мне. Сблизившись с Рейн, говоря о прошлом и будущем лишь с нею, я уже и забыл, что раньше Ева всегда делилась своими проблемами со мной. Теперь я понимал, что так она будто приближалась к Грему, и все же наша дружба и была таковой. Я ощутил неловкость, вдруг поняв, что лишил Еву своей дружбы. Да, конечно, мы с Рейн всегда были готовы ей помочь, мы проводили с ней время до того, как ее пришлось обратить. Но ведь довольно продолжительный период она была одна. Знала ли об этом Рейн? Наверное, как и я, нет. Мы слишком захвачены друг другом, чтобы замечать кого-то еще. И для меня это нормально, я и раньше привык тратить все свободное время лишь на себя, но Рейн, для нее дружба очень важна. Осознает ли она, что наша тесная близость, неожиданно сузила ее мир до меня одного? Да, я самовлюбленно был рад этому, и тому, что дети для нее не так важны, как я. Но так же я знал, еще одну важную вещь — она никогда не простит себе то, что близнецы однажды вырастут, а она ничего не будет помнить об их детстве. Потому что со временем, когда она станет вампиром, наши чувства изменятся. Они по-прежнему будут столь же сильными, но на них перестанет действовать адреналин и остальные человеческие гормоны. Все предстанет в другом свете. Я мог только мечтать что и тогда буду для нее таким же желанным, как и сейчас, но я знал точно, что изменения будут.
Ева все еще не решалась ответить, но я ждал. Точнее не так, я подозревал, о чем именно она может думать и мучиться. Ей нравилось все что происходило. И не потому, что она была плохой в душе, нет, просто таковыми были мы — вампиры. Нам нравилось зло, даже когда мы шли по линии света, темнота привлекала нас. В ней мы могли быть одновременно людьми и отличающимися от них. Потому что темнота укрывала нас от людских глаз. Быть особенными и ничтожными, как песчинки на берегу океана. Потому что темнота поглощала нас слишком быстро, что даже мы со своей силой становились бессильными против ее искушений. Мы могли быть коварными, соблазнять, добиваться власти. А могли защищать тех, кто был нам дорог теперь и до нашей новой жизни. И чем быстрее Ева примирится с этой темнотой, тем ей будет проще. Однажды Грема или кого-то из нас может не оказаться рядом, придет жажда, и ей придется предстать перед выбором. Я надеялся, что такого не случится, но знал — ей не избежать подобного. Все мы прошли через это, и каждый смог вернуться. Я знал, что даже Прат сожалел о многих не нужных смертях. Все это было в наших памятях, как бы мы не боролись с собой.
— Не объясняй, я понимаю, — лучше прекратить потуги Евы выразить то, что она еще не понимает. Станет легче все осознавать, как только наступит жажда. А она непременно наступит, и все переосмыслится. Только у нее, к сожалению почти не было стимула отказываться от крови людей — только принципы. Но они понемногу стали уступать со времени ночных охот Теренса и Бет, когда она ходила с нами. Теперь Ева почти без зазрения совести убивала животных. Это предполагало только один выход для отца — уехать с ней. И я ждал, когда он захочет поговорить об этом. Также я чувствовал, что время разговора приближается. Это будет не завтра и не через неделю, но на следующий год точно — он не сможет долго тянуть, оставалось еще полгода, пока Ева будет полностью самой собой.
