Карин Эссекс - Похищение Афины
Пока я размышляла над сказанным, лицо Перикла хранило выражение удивления, чувство, которое я ценила и которое мне импонировало. В конце концов, он мог сделать со мной все, что счел бы возможным: овладеть мной против моей воли, в бешенстве вернуть меня зятю, который уж сумел бы наказать меня за то, что не угодила всемогущему Периклу, мог отправить в бордель или поколотить и выбросить в ночь на улицу.
— Алкивиад уверял меня, что ты опытна в любовных затеях, — повторил Перикл, явно доискиваясь смысла происходящего. — Припоминаю, что именно так он и выразился.
Я быстро прикинула возможности выбора, предоставленные мне. Этот человек не собирается, по крайней мере в настоящий момент, использовать свою власть, чтобы мучить меня. С того времени, как умер мой отец, я с такими людьми еще не встречалась. Даже мудрый Фалес любил выказать свое превосходство передо мной, считая, что я должна быть безмерно благодарна за позволение слушать его речи. Я мельком взглянула на ладони Перикла: они были на удивление изящны, с длинными тонкими пальцами и квадратными вычищенными ногтями. Для главнокомандующего такие руки были даже утонченны, и я решила, что вполне могу представить, как они ласкают мое тело.
— Я не солгала тебе. И никогда прежде не занималась ничем подобным. Но, кажется, согласна узнать, что это такое.
Едва все кончилось, я расплакалась.
— Я причинил тебе боль? — спросил Перикл.
Нет, он не сделал мне больно. В тот момент, когда он вошел в меня, я задохнулась не столько от боли, сколько от того, что вдруг поняла, какие изменения несет в мою жизнь это вторжение.
— Я плачу потому, что моя девственность утрачена и моя судьба решилась. Никогда мне не стать невинной невестой. Никогда жених не поднимет покрывала с моего лица, а я не взгляну на него так, чтоб он понял: я готова принять его.
Мысленно же я продолжала: никогда я не предложу своему жениху левую руку, чтоб он обхватил запястье в знак моего подчинения ему. Никогда моя родня с материнской стороны не принесет мне свадебных даров. Не то чтобы я мечтала или думала о таких вещах, но какой-то инстинкт заставлял томиться по ним. Традиционный мирок женщин, с его ритуалами и будничными трудами, которые вселяли в меня отвращение, стал запретным. Более того, теперь для меня заказан путь в респектабельное общество Афин. А если эта дверь закрыта передо мной, то какую я смогу открыть?
— Отец мой — пусть боги хранят его в царстве теней — никогда бы не позволил мне вступить в незаконное сожительство с мужчиной. Он бы не разрешил этого, чтоб будущие дети не несли печати незаконного рождения, — проливала я слезы над моими нерожденными детьми.
— Думаю, ты права. Но ты ведь не похожа на других женщин. И ты сама только что по собственной воле отдалась мне.
Так состоялось наше соглашение. В первые ночи интимные отношения были для меня лишь актом покорности. Но с течением времени, по мере того как Перикл стал каждый вечер приходить ко мне, я попросила его научить меня доставлять ему большее удовольствие. Он так и сделал: научил использовать различные масла и притирания, применение которых особенно нравилось ему, и в свою очередь поинтересовался, какие из способов интимных сношений мне более приятны и помогают быстрей достичь наслаждения. Скоро я научилась получать такое же наслаждение от наших ночных часов, как и от дневных бесед, а он, я надеюсь, стал наслаждаться нашими беседами не меньше, чем интимной близостью. С каждым днем Перикл становился все более откровенным со мной.
Но стоило мне оставить уединенность спальни, которую я делила с возлюбленным, как на меня начинали сыпаться оскорбления. Я слышала, как бормочут их себе под нос слуги, но при Перикле никогда ничего подобного не было, и я не могла ему пожаловаться. Наложница. Шлюха. Девка. Дрянь. Это были самые приличные из их слов. Сначала даже бальзам его доброты не мог смягчить моей обиды. Позже, когда и в доме, и в обществе я обрела большую власть вследствие его привязанности ко мне, оскорбительные слова прекратились, но лишь до поры. Однажды на меня опять излился поток оскорблений, но это случилось уже не в обстановке дома, а прилюдно.
Довольно скоро я поняла, что подобное унизительное отношение означает лишь мою независимость. Теперь я могла сколько угодно бродить по рынку — свобода, которой я лишилась уже в четырнадцать лет. Я была освобождена от затворнической жизни замужней афинянки, всегда вынужденной находиться в сумраке женских покоев, расположенных в задней части дома. Я была освобождена от тирании Алкивиада и находилась под защитой мужчины, который захотел поселить меня в своем доме. Он решился на это из-за наговоров, что возвел на меня мой зять, хотя любого другого мужчину они могли бы только оттолкнуть.
Лишь спустя несколько недель после того, как я оказалась в доме Перикла, мне стало известно, что первейшая из обязанностей куртизанки, отличающая ее от замужней женщины, это обязанность развлекать мужчин за обедом и во время ночных пирушек. И поняла, что именно она и станет проверкой моей пригодности к новому положению. Я понятия не имела о том, как начать подготовку праздничного пира. Догадывалась, что, возможно, окажусь на нем единственной женщиной, поскольку их очень редко, если такое вообще случалось, приглашали присутствовать на торжественных обедах. Даже если Перикл надумает позвать кого-либо из них, ни одна замужняя женщина или женщина из приличной семьи не согласится посетить пирушку, а тем более войти в дом, в котором хозяйничает куртизанка, даже если этот дом принадлежит самому высокопоставленному человеку в Афинах. Моя сестра разбиралась в тонкостях хозяйства почти так же плохо, как я, но, поскольку Алкивиад был разборчив в кушаньях и мнил себя великим гастрономом, она научилась заказывать слугам тонкие блюда и заботиться об их приготовлении. Я обратилась к Каллиопе с просьбой сходить со мной на рынок и помочь выбрать лучшее для стола. Сестра согласилась, но ей пришлось отправиться тайком от мужа, поскольку уважаемые жены афинян посылали на рынок своих слуг, а не ходили туда сами. Я же не хотела дать прислуге шанс опозорить меня при таком важном событии.
Перикл в те дни предпринимал попытки убедить богатых иноземцев, расположенных вложить свои средства в какое-либо предприятие, начать дело в Афинах. Тем вечером пир был устроен в честь одного зажиточного оружейника, недавно в сопровождении трех десятков рабов прибывшего с Кипра, чтобы взяться за строительство фабрики в нашем городе.
— Кого еще ты пригласил? — спросила я, так как хотела послать слуг на рынок для сбора сплетен о гостях и их вкусах.
