Татьяна Мудрая - Злато в крови
Селина показала мне взглядом на крепенькую девушку в одежде сиделки, которая вполглаза дремала у порога комнаты:
— Твоя.
Я и так знал: никакой она не медик, разве что в качестве подсобной специальности, а из тех же ловцов.
От легкой возни, которую я произвел (убивать не хотелось, чтобы не делать кое-кому зрелища, а «обесточить» оказалось не совсем просто), старик открыл глаза.
Селина стояла в ногах его ложа: порозовевшая, теплая, молодая, руки в карманах, глаза отливают сапфиром.
— Керт-ини. Кертсер.
— Инэни командир! — он дернулся навстречу, но с гримасой упал назад в подушки. — Они же в первую очередь тебя ловят.
— Кто это меня хоть раз поймал, нет, ты вспомни!
— Никто и никогда — только те, кого ты сама хочешь, — он с неким торжеством улыбнулся, сморщился. — Ох и погано мне, ина моя.
— Ладно, забей на всё, — Селена вынула бутылку. — Смотри, я твое любимое пойло притащила. «Млеко Богородицы» хорошей выдержки и, прикинь, настоящий муслим торговал. Закосил, наверное, под православного священника из тех, которые в старину выправляли себе лицензию и торговали вином в таверне под стеной монастыря. Выпьешь со свиданьицем?
— Я же вроде как навсегда завязал, командир, — на этот раз улыбка вышла настоящая.
— Так ведь лично я угощаю.
— А, давай, в самом деле, Только мне не подняться никак.
— Погоди, дай подумать. Поильник имеется? Таким чайничком?
— Может, просто из горла?
— Неуважение выйдет Это знаешь какого года? Твоего собственного. Погоди, я сейчас.
Она пошла на кухоньку, я потянулся за ней. Зарылась в полки.
— У, как оно запущено, — бормотала себе под нос. — Обыскивали, факт остается фактом, но кто любит мыть грязную посуду, тем более нюхать? Так, смотрим рюмки. Ищем на дне чашек. Пиалы… О! Имеем что надо!
Она с торжеством предъявила плоскую чашечку без ручек, на дне которой сгустилось нечто коричневое и липкое. Я понюхал.
— Марихуана?
— Поднимай выше: классический опиат. Наивная прятка, но ведь тут не наркоманов отлавливали, — Селина ловко выбила пробку ладонью, ополоснула чашку вином и вылила в более удобное вместилище: крошечный чайничек, в таких японцы греют сакэ.
— Ролан, милый, говори совсем тихо. Наша кровь может спасти его как человека?
— Нет. Даже и не думай. Только так, как тебя.
— А если только так, то и вовсе никак. Он заслужил лучшего.
Селина отнесла чайник в комнату, нагнулась над Кертом:
— Вот, бери. Не слишком горькое?
— Все твои даяния словно мед, ина моя.
Он глотал с жадностью, крупно дергая кадыком и задыхаясь.
— Ну, будет с тебя. А сейчас держись, я тебя чуток приподниму.
Селина уселась на край постели, завела руку ему за спину и быстро поцеловала в шею — я даже ничего не услышал. Встала, выпрямилась.
— Пошли. Ничего не убираем, пускай поймут, когда через час сюда явятся.
И уже когда торопились вдоль по коридорам, добавила:
— Очень уж ты сегодня добрый. Надо было ту дуру с собой покончить. Ведь она ему даже казенного кодеина пожалела, всё для себя любимой.
— Так ведь и ты добра по самое не могу. Этот Кертсер был ведь не просто хороший человек, а друг тебе.
— Больше чем друг. Он ведь теми дикими всадниками командовал, что с кархами, помнишь? Выволок меня почти из такой же дряни, в какой сам нынче оказался, только что у меня костяк был не шибко ломаный. Поперек двух иноходцев за собой вез в таких особых носилках, кумысом всклень наливал — отпаивал, А выходил — над собой самим поставил. Лучшим сотником моим сделался. Так что я ему нынче уплатила долг. Ну, а до того должок Ронни: за то, что завербовал меня вместе со своей родной сестрой революционно работать в тылу врага. Чистый День Благодарения, в общем.
Селина помолчала.
— Я ведь от Керта не пила почти. Только рывком остановила сердце.
— Они все что — знают, кто ты такая? — спросил я с досадой.
— И да, и нет. Знают, покуда видят, и забывают, когда уходят прочь. Мои земляки и так немало обо мне наслышаны: если я со значением обопрусь о колонну, все хором побегут спасаться из храма. А что я ко всему прочему и вампир новоявленный… Это для них просто ужас как пикантно.
Селина вздохнула:
— Истинный динанец верит, как говорится, и в майский шест, и в чертов пест, но только покуда имеет с того хороший процент. Что делать, приходится держаться своей бранжи, как еще Исаак Бабель нам завещал.
— Это беззаконно — так себя показывать.
— Ну, твой обожаемый Грегор вообще кричал о своей вампирской природе изо всех концертных залов и студий видеозаписи. И сходило до поры до времени.
— Ты полагаешь, тебе вот так же сойдет?
Почему-то сидящий внутри меня демон толкает меня на резкие поступки и убийственные взгляды именно тогда, когда я ближе всего к тому, чтобы полюбить. Так было и у Римуса, и у многих других созданий Темной Крови. Наша жестокость, по происхождению демоническая, почти неконтролируема. Тогда я не понимал, что для Селины, напротив, любой ее поступок или слова — лишь наиболее выгодное и приемлемое поведение в данной ситуации.
— А ты того не полагаешь, я вижу, — медленно произнесла она. — Ты, ребеночек в жесткой скорлупе эпохи Возрождения… да что там, ты весь та скорлупа и есть, и ничего кроме нее! Святой, один раз иссохший и два раза обгоревший — и всё-то пытаешься достичь неба нахрапом.
Я остановился и развернул ее к себе, желая… только желая остановить поток обидных слов. Но руки мне уже не подчинялись. Они рванули ее ворот на золоченых пуговках, и рубашка распахнулась с треском.
Я ощутил в своих объятиях невероятно сильную вампирскую плоть, похожую не на упругий каучук молодых, не на каменную колонну, как у Старейших, а на мощный поток воды, льющийся откуда-то с неба. Его можно было сдавить — но он лишь убыстрял свое течение, сотрясая пальцы и всё мое тело.
— Злющий из тебя младенчик получился, — неторопливо сказала Селина. — Упырь лихой, как говорят. Ну давай, пробуй меня выпить, как в первую ночку собирался. Кусни, как змей Клеопатру.
Каждая ее грудь под распахнутым черным шелком была похожа на серебряный шлем, широкий в основании; между ними обеими можно было поместить ладонь. Ареолы были невелики и бледны, на их фоне широкие соски темнели, как зрелая малиновая ягода, на одном жемчужно переливалась розоватая капля. Я приложил ее спиной к стволу дерева — Селина только посмеивалась, чем еще больше меня бесила, — и, наклонясь, вцепился в правый сосок.
— Ух, какое дитятко у меня зубастое, — смеялись наверху, — смотри, мамкину титьку не отгрызи.
