Игрушка ветра (СИ) - Наталья Юрьевна Кириллова
Она расскажет Герарду. Если сияние через день-другой не исчезнет, то расскажет обязательно.
* * *
На следующий день Торнстон уехал, оставив Аверил и Герарда вдвоём, не считая прислуги. И Аверил, сама того не заметив, потеряла счёт времени. Они с Герардом почти не расставались, проводили вместе и ночи, и дни.
Узнавали друг друга, наслаждались друг другом и не только плотски, пусть Аверил и казалось поначалу, что Герарду лишь игрушка для постели и нужна будет.
Гуляли по окрестностям, катались верхом на взятых внаём лошадях, пикники устраивали, а однажды в речке, что протекала неподалёку, плавали до изнеможения, от жары спасаясь. Трапезничали только вдвоём, на природе или в столовой, смотря по обстоятельствам и времени. Сидели вечерами в гостиной перед пылающим в камине огнём или на террасе, где любовались звёздами, и Герард обязательно рассказывал о созвездиях, как каждое из них называется, какое предание каждое сопровождает. То поддразнивали друг друга беззлобно, то за поцелуями жаркими да ласками смелыми забывали об остальном. То смеялись до упаду, искреннего веселья не скрывая, то внимательно друг друга слушали, о серьёзном беседы заводя. Обсуждали книги, мир и обычаи его, людей и нелюдей и всё на свете, кроме разве что собственного прошлого. Да и о будущем разговаривали неохотно.
Герард готов пообещать ей всё-всё, даже луну с неба, и Аверил отчего-то ощущала это его желание остро, до странной горечи, что появлялась вдруг глубоко внутри, тревожила. Только ничего ей из даров этих щедрых не надо. Нужен он сам, чтобы рядом был всегда и любил, как любят друг друга те, кто по велению сердца соединили судьбы пред ликом божьим, но Аверил понимала — нельзя требовать подобного ни у него, ни у богов, нельзя произносить вслух того, чего быть не должно. Как бы ни крепли стремительно в ней чувства к Герарду, как бы ни наполнялось сердце радостью безграничной и нежностью жаркой при виде его улыбки, лишь ей одной предназначенной, Аверил помнила, кто она и кто он.
Герард из проклятого ордена, члены которого не женятся, не заводят ни семей, ни детей. Сейчас-то они оба счастливы безмятежно, словно дети малые, забот не ведающие, но это ненадолго. Сегодня, завтра и ещё день-другой, а там и закончится всё. Не может Герард подарить ей главного — себя самого.
Аверил старалась пореже думать о неизбежном расставании и потому попытки Герарда пообещать им будущее мягко прерывала. Меняла тему, начинала расспрашивать о чём-то постороннем или вовсе целовала, проводила ладонями по мужскому телу, стремясь проникнуть под одежду, коснуться кожи, почувствовать, как меняется настроение Герарда и запах. Как становится знакомый аромат тяжёлым, пьянящим, кружащим голову в ответ.
Действовало безотказно.
Ночи приносили сладость, дни дарили тепло, покой и умиротворение. Запах сопровождал повсюду, и Аверил нравилось слушать, как Герард рассказывает о том или ином его изменении. Она и сама училась различать оттенки, читать их, будто книгу открытую, понимать, каким становится запах в зависимости от настроения хозяина. Училась в полной мере, не стесняясь, не закрываясь, но отдаваясь беспрекословно рукам, губам и аромату, получать удовольствие и доставлять его, училась радоваться мелочам и наслаждаться тем, что есть, не позволяя себе смотреть дальше.
И тем больнее было расставаться.
Вернулся Торнстон, но пробыл недолго, покинул дом вновь через два дня после отъезда Герарда. С Герардом Аверил прощалась долго, не хотела отпускать, слезами заливала, удивляясь тому, как раньше могла жить без него. Герард целовал мокрое от слёз лицо девушки, улыбался нарочито беззаботно и уверял, что обязательно снова найдёт возможность навестить её, если не через неделю-другую, то через месяц-два наверняка.
Месяц, тем более два — это много. Много дней и ночей в одиночестве, без того, кто столь быстро, в одночасье будто, стал бесконечно дорогим, любимым. Нужным, важным по-настоящему, единственным близким существом, обратившимся целым миром для неё.
Жаль, Аверил не сказала об этом на прощание.
И о сиянии как-то совершенно позабыла, хотя дар по-прежнему был с хозяйкой, вопреки маминым словам не торопясь никуда исчезать.
А в отсутствие Торнстона Аверил не могла отправлять послания Герарду, только находила по утрам на столике в спальне — теперь уже их общей спальне, покидать которую Аверил больше не желала, — письма от Герарда. Писала ответные, понимая, что Герард прочитает их не раньше, чем Торнстон вернётся. Ведь не почтой же обычной отправлять.
Закончилось лето, и наступила осень. Шагнула легко, бесшумно на порог в один сумрачный, хмурый день, когда Аверил, гуляя по саду, вдруг заметила редкие жёлтые листья в ещё зелёных кронах деревьев и поняла, что не может выйти на воздух, не накинув предварительно шаль или плащ. И ни в последний летний месяц, ни в первый осенний не пришла кровь.
Поначалу Аверил и внимания не обратила и лишь по осени спохватилась. Насторожилась было — мама говорила, что это один из первых, верных признаков, что девушка в тягости, — но решила обождать. Женщина не может понести от члена братства, это всем известно, и матушка Боро тоже о том упоминала. Других признаков-то вроде нет, и чувствовала себя Аверил хорошо, не тошнило и ничего не болело. Потом из афаллийской столицы приехал Торнстон и за радостью от возможности вернуться к переписке с Герардом мысли о беременности отступили на задний план, потускнели подобно саду за окном.
Зато появились пристрастия странные.
По утрам Аверил хотелось манной каши с солёными огурцами. В обед — опять каши, но уже с мясом, желательно с кровью, подливой пожирнее и непременно с каким-нибудь соусом поострее, а после пирожных до отвала. И есть Аверил стала много, чего прежде за собой не замечала, даже когда только приехала в дом Герарда и впервые поняла, что можно больше не перебиваться чем придётся. Торнстон за ужином с удивлением на Аверил смотрел, а Стевия однажды, пока расчёсывала волосы Аверил перед сном, прямо заявила:
— Тётушка Анна полагает, будто ты беременна.
Аверил посмотрела в зеркало, взгляд горничной пытаясь поймать.
— Я не беременна, — возразила как можно твёрже. — Ты и сама знаешь, что от проклятых нельзя понести.
— У тётушки шестеро детей, не считая двух, умерших в младенчестве, — Стевия отложила щётку и принялась заплетать косу. — И у всех наших соседей не по одному ребёнку. Глаз у тётушки верный, намётанный. К тому же ты ешь как на убой, при том пока совершенно
