Дикая. Дочь каганата - Лика Вериор
— Прекрати убивать меня взглядом, дорогая, это начинает быть скучным.
— Что вы-что вы, матушка, как я смею… — запричитала Кира, представляя, что в чае императрицы заботливо подмешан яд. Этой женщине бы очень пошла такая смерть, подходит её характеру, да и предпочтениям… Скольких, интересно, отравила великая мать императора?
— Ты отвратительна, — хмыкнула Августина. С Кирой ей не нужно было скрываться, они стоили друг друга — женщины, любящие только себя.
— Мы похожи.
Женщина задумчиво перевела взгляд на портреты своих сыновей, и злость вновь охватила её, как и всегда, когда она видела такие похожие на отца лица. Эти двое — вынужденная мера, наследник и «запасной», забравшие не только её фигуру, но и молодость. Двадцать четыре, а уже двое взрослых сыновей, она сама начинала чувствовать себя матроной. А так хотелось бы лёгкости, свежести, страсти…
Кира прикусила вдруг пересохшую губу. Страсти… С детства она мечтала, чтобы сотни — нет, тысячи! — мужчин желали её, целовали её ноги, молили удостоить их хотя бы взглядом. Она смотрела, как мать развлекается с любовниками и представляла себя на её месте, только бы вырасти… И мужчины были, страстные и горячие, вот только досталась она самому отвратительному из всех — куску льда, императору Марку Самору. И как хорошо, что девственность дело восстанавливаемое. Впрочем, супруг — не повод отказываться от увлечений, скрытность даже прибавляет остроты в унылые будни. Спасибо его фаворитке, что так старательно перетягивает на себя его внимание: отвлеченный ею, Самор совсем не интересуется посетителями жены.
Портрет прекрасного Амадея висел тут же: мужчина с телом бога и лицом ангела — пухлые губы, ровный нос, взгляд… А вот взгляд больше бы подходил демону-искусителю: глубоко посаженные глаза под хищными бровями даже через картину заставляли сердце биться чаще.
— Ты выглядишь как кошка в период течки, — поморщилась императрица-мать, — научись контролировать себя, вид твоего возбуждения просто отвратителен.
Старая карга, она видела во всех лишь свои игрушки, пешки, так забавно и даже самостоятельно перемещающиеся по шахматному полю. Императрица изменяет её сыну? Что же, посмотрим, догадается ли он… Любовник плетёт заговор? И хорошо, хоть какое-то развлечение. А как загорались её посветлевшие за прожитые годы глаза при виде этой грязной бойхайки! Кира могла лишь морщить носик — дикарка оскорбляла её своим присутствием, более того, бойхайка стала женой того, о ком всю жизнь грезила она сама. Мерзкое отродье…
— Уйди, ты мне надоела, — махнула рукой императрица-мать, и служанки тут же открыли дверь. Хмыкнув, Кира покинула покои свекрови, вновь представляя её красное задыхающееся лицо.
Покои хо-кааны Хадаан
Сон, тягучий и такой живой, пугал своей натуральностью. Переживания волной прокатились по телу, которого не существовало в этом мире. Запах алкоголя и трав щекотал нос, знакомый и оттого ещё более отвратительный. Сквозь плотные шторы проникал свет, в его лучах был виден полёт мелких частичек, отлетающих при качании детской кроватки.
— Отойди, — слова доносились будто из другой комнаты, приглушённые и невнятные. — Уйди.
Девочка не пошевелилась. Она с восхищением смотрела на спящего младенца, изучала его черты, наблюдала, как морщится носик при попадании на него яркого лучика света.
— Отойди! — выкрик приобрёл ясность, и девочка отскочила от колыбели, в шоке уставившись на отца.
Он огромными красными глазами смотрел на младенца, его ноздри трепетали, бледное лицо было непривычным, как и эмоции. Девочка не сразу определила гнев. Мужчина в какое-то незаметное мгновение достал из-за пазухи изогнутый нож и кинулся к кроватке.
Сдавленно, почти не слышно, не осознавая своих действий, девочка крикнула: «Нет!» — и прикрыла собой младенца. Острая боль резанула по шее и спине, но она не отстранилась, сжалась, понимая, что отец хотел сделать — он хотел убить ребёнка, забравшего у него жену. Он хотел убить своего наследника, лишь в последний миг замедлив удар...
Лязг отлетевшего в сторону ножа, тяжёлое хриплое дыхание упавшего на колени мужчины.
Эта была грань. Грань, которую пересёк каан, из-за которой он больше не выберется. Ещё один шаг к угасанию, шаг к смерти — теперь он так к ней стремился.
Когда-то сильный, а сейчас полностью сломленный владыка закрыл лицо дрожащими руками и тихо заплакал.
Плакала и девочка, заливая слезами мирно спящего ребёнка.
Хадаан резко села и погладила тонкий шрам на шее. Самое яркое её воспоминание, отпечатавшееся не только в памяти, но и на теле, казалось, будет преследовать её до самой смерти. Воспоминание о дне, когда великий каан Хулан был окончательно сломлен, о дне, когда он умер душой.
Любовь — самое прекрасное чувство? Нет, это чувство разрушения, слабости, загнанности. Истинная любовь похожа на болезнь, смертельную болезнь, и в конце кто-то обязательно будет несчастным. Но люди разменивают эти яркие мгновения счастья на долгие часы страдания, наплевав на всё, живут моментом, не задумываясь о том, каким же будет конец. И Хадаан принимала это; более того, она признавала, что подобная любовь достойна того, чтобы ради неё жертвовали. Это дар, который никогда не бывает бесплатным.
— Вам снилось что-то дурное, госпожа? — аккуратно спросила Диана, до этого мирно посапывающая в угловом кресле.
— Всё нормально, — хо-каана зажмурилась, прогоняя остатки сна. — Сколько я спала?
— Меньше часа, ваше высочество. Я просила господина Сафмета зайти через час, но он ещё не заходил…
— Поняла, — девушка встала с постели. После тяжёлого сна она чувствовала себя подавленной, и «воскресные танцы» — последнее место, где бы она хотела сейчас находиться. Но обязанности есть обязанности, а потому: — Давай собираться. Сафмет ушёл в казармы?
— Как вы и приказывали, ваше высочество, — кивнула служанка.
Радостная из-за предстоящего «веселья» госпожи даже больше, чем сама госпожа, Диана, пританцовывая, вынесла платье.
— Как вам, ваше высочество? — она провела пальчиками по искусной вышивке, но принцесса только дёрнула плечом.
— К этим юбкам мне ещё привыкать и привыкать. В наших одеждах они не сильно
