Снежная стая (СИ) - Ремезова Любовь

Маг дотянулся до очередной метки, коснулся ее силой и отпустил эту силу вдоль незримой, уходящей вдаль струны — и через некоторое время получил отклик. Здесь порядок. Идем дальше.

А вот практики, те просто знали — есть места особые, непростые, со своим характером. Наделенные может, волей, а может — и разумом. И это нужно просто принять. Как смену времен года или дня и ночи.

Вот и Седой Лес был из таких. Ни плохой, ни хороший — а какой есть.

Новая метка. Маг потянулся силой, дождался отклика и отпустил. Магическая струна тихим, слышным лишь создателям звоном отчиталась, что добыча мимо не проходила, струны не касалась, иная нежить тоже мимо не хаживала, и в целом — на вверенной местности тишь и порядок.

И, несмотря на это, колдун был недоволен. Что-то шло не так.

А Лес напоминал, что пришлых здесь не жалуют. То цеплялся за одежду ежевичной лапами То щедро ссыпал снега с еловых ветвей — прямиком за шиворот. Подсовывал под ноги хрусткие сучья. Баловство, ерунда. Но кто понимает — скажет, что из таких мелочей и складываются знаки.

А было Колдуну довольно забот и без придирок своенравного Леса.

Три дня минуло, как невесть куда сгинула трактирная подавальщица Нежана. Вот с той самой ночной размолвки и исчезла.

И самое досадное — он ведь сразу знал, что норову та непростого, чай, за простыми-то такой хвост из недомолвок да непонятностей не волочится. Но все равно, такого уж не ожидал. Чтобы девка, теплая да податливая, в единый миг взъярилась, ровно зверь лесной. Тут и пожалеешь, что не догадался Аладариэля Сапсана, который ложь на слух различает, расспросить, сколько в слухах, что про подругу твою ходят, правды.

По всему может выйти, что и немало.

Горд досадливо сощурился, прикидывая, сколько ещё непроверенный меток осталось, и удастся ли сегодня их все пройти, или еще и завтра лес ногами мерить придется…

Да нет, вроде бы, сегодня должны закончить. Если никто из соратников сюрприза не поднесет, в виде потревоженной метки, можно будет пару дней сюда не наведываться. А потом опять придется заново проверять всю сеть. И так — до метели, с которой и начнется основная их работа.

Горд Вепрь вздохнул, прислушался, где отзывается на силу следующая метка, и проламывая ветви и приминая снег, пошел сквозь недовольный бесцеремонностью гостя лес в ту сторону.

Когда пропала Нежана-подавальщица, он и спохватился-то не сразу. Думал сперва, злится упрямая баба, даром что Ал с лекаркой миром разошлись. Оттого и не встревожился — ни когда в общем зале ее не увидел, из Леса возворотившись, ни когда она ночью не пришла. Только когда утром следующего дня им трапезу подала хозяйка самолично, заподозрил неладное. Да тогда же у трактирщицы и спросил напрямую, без затей — где, мол, помощница твоя, матушка Твердислава? Та же губы поджала, миски-плошки на столе переставляя, ровно не пригоже те стояли. А после за стол с гостями и присела. Помолчала, глядя блюда, да, верно, не видя их, и заговорила:

— Соколко-Лошадник по молодости в возчиках обретался, как и Ждан мой. Часто в обозах разом ходили, и не раз выручать друг дружку доводилось. Так что сдружились они. И оженились оба почти разом. Только мы-то с Жданом оба здешние, а Соколко женку издалека привез.

Говорила матушка Твердислава медленно, неохотно. Будто бы с трудом слова подбирая. Оттого и не стал Колдун спрашивать, что за дело ему до Соколко-Лошадника, да до его жены. Молча слушал.

— Она баба с разумением была — вежество блюла, но и себя понимала. Нраву была непростого, и соседушкам дорогим себя в обиду не давала. Хоть те поперву и взялись пришлую травить. Да только у Соколовой жены язык, что жало был, да и рука тяжела. У Нежки-то, поди, не легче.

Помолчала трактирщица, глядя на стол, блюдами уставленный, спохватилась:

— Да вы ешьте, ешьте! Хлеб вот берите — я хлеб сама пекла, ох, и удался нынче. С пустой-то утробой много не наработаешь, — с этими словами она подвинула ближе к Колдуну, широкую мису с хлебом, да меньшую — с грибами, а сама продолжила, — Словом, дочерь в мать пошла. И статью, и повадкой. Да только умом невесть кого. Матушка-то ее умела так дело обернуть, чтоб и интерес свой соблюсти, и людям по душе прийтись. А эта…

Твердислава махнула рукой:

— Не ужилась со свекровью. Правду сказать, в том вины ее мало. Свекровь-то другую невестку в дом приглядела, да только сын уперся, против воли родительницы пошел, да сам жену привел — вот и взялась склочная баба молодуху поедом есть. Та сколько могла терпела, да взыграло ретивое — не выдержала попреков да затрещин, осадила матушку-свекровушку, лаской на ласку ответила. Старая с того и вовсе взбеленилась. Тут-то бы и вмешаться ее мужу, пристрожить обеих, вразумить по-мужски — так нет же, не захотел он в бабьи дрязги лезть. А дело меж тем, совсем худо стало. До того дошло, что одна на другую щи, из печи вынутые, вывернула… Сцепились бабы за мужика насмерть, и поучить дур уму-разуму батогом некому было. Отрада-то их ненаглядная, чуму ему на голову, об ту пору уже с обозом к Бездневым горам ушел, — и пояснила на недоуменный взгляд Колдуна, — Самоцветы добывать. У нас этим промышляют иные. Не так, чтоб многие — но с каждого селища один-два мужа будет.

Слав не утерпел, встрял с вопросом:

— Так у вас же такое не принято?

— Отчего же? — спокойно пожала плечами добрая хозяйка, — Коли дару да удачи охотничьей светлые боги не дали, а семью кормить все едино надо? Тут уж за любое ремесло возьмешься. Да только тяжкий это промысел, от снега до снега мужей бабы не видят. Они-то весной как уедут — так и возвращаются уже только по первопутку.

Вздохнула матушка Твердислава, да и закончила рассказ:

— Вот тогда Нежка к нам с мужем и притекла. А мы и приняли. Об прошлом годе, как воротились наши мужики с самоцветного промысла, Нежана в семью воротилась. Замирились, стало быть. А по весне… — трактирщица вздохнула сызнова, — Что там у нее стряслось — я не ведаю, Нежана об том рассказывать не желает. Она не великая охотница сор из избы выметать, но, я так мыслю — останься она на месте, и одной из них живу бы не быть. В другой раз она к нам пришла. И в другой раз мы не прогнали. Не чужая, чай, у нас добро забывать не принято. А ныне, выходит, снова она счастья попытать решила. И верно, не дело это — когда женщина без семьи да без детей обретается, ей бы уж давно мальцов нянчить бы…

Матушка Твердислава покрутила в руках ложку, разглядывая ее, деревянную:

— Я так мню, любит она его, коли все едино возвращается. Уж Нежка, кабы сама не хотела — нипочем бы не воротилась.

Горд же на ее речи никак не ответил, молча смотрел — да не на хозяйку трактирную, на Ала. Тот как в самом начале речи впился взглядом в рассказчицу, так и не отпускал. И теперь на Колдунов немой вопрос лишь углом рта дернул. После, мол.

Матушка Твердислава только головой на их переглядки покачала. Встала — статная, сильная женщина, еще не старая, но уже пожитая, многого на своем веку повидавшая, и, глядя на взрослого мужчину, ровно на несмышленыша малолетнего, промолвила:

— Не ищи ее. Не рушь семью. Ты-то уедешь, а ей жить…

Сейчас, в заснеженном неприветливом лесу, вспомнив неприятный тот разговор, Горд поморщился. Неожиданно сильно царапнул он его. И следом вспомнилось, что сказал ему про ту беседу Сапсан:

— Матушка Твердислава не соврала, Вепрь, но… То ли умолчала о чем-то, то ли изрядно передернула… В общем, все сказанное трактирщицей — правда. Но верить этому всему следует с оглядкой.

Горд Вепрь, маг не из последних и воин изрядный, своим умом жить привык, и на чужие советы оглядываться приучен не был. А потому твердое намерение имел, как только выдастся час, поспрошать честной люд. Потому как, расстались они с Нежаной нехорошо, не по — людски. Надо бы исправить. Да и на семью ее взглянуть не худо бы — что за люди? Глядишь, и в разум кого воротить вышло бы…

Но то — дела грядущие, а сейчас у него другое занятие было.

Потянуться силой к оставленной еще осенью метке. Получить отклик. Прислушаться. Чисто, можно далее идти.