Два дня до солнца - Марина Сергеевна Комарова
Ещё какое-то время мы болтаем о всякой ерунде, но потом приходит час ложиться спать. И хорошо, что можно спать до позднего утра: поезд прибывает только во второй половине завтрашнего дня. Тут не только успеешь выспаться, но и даже устанешь от ничегонеделания.
…Мы прибываем во Львов, когда солнце будто оно пытается посоревноваться с нашим, южным ― светит так, что невольно начинаешь жмуриться. Мы с Володей пожимаем друг другу руки, после чего он спускается по ступенькам с перрона. Я так и не увижу его Саломею, жаль.
Тут же одергиваю себя, так как мне навстречу идет, раскинув приветственные объятия, Игорёха. Физиономия сияет, как начищенный пятак.
― Яви-и-ился! ― громогласно сообщает он и сгребает меня в охапку, не дав даже осознать.
Из лёгких вылетает воздух, кости, кажется, начинают трещать.
― Я тоже… рад тебя видеть, ― хриплю я. ― Игорь!
Он со смешком отпускает меня, отбирает часть вещей.
― Пошли. Как дорога?
― Отлично, ― с улыбкой киваю я. ― Но если где-то есть банальное пожрать, я буду очень рад.
― Фу, ещё писатель.
― Заметь, я же не выразился матом.
― Это пока!
Мы выходим из здания вокзала. На площади журчат фонтанчики, звенят голоса людей и стучат колесики чемоданов о плитку. Все спешат, говорят, смеются, прикрикивают на расшалившихся детей. С сердитым звоном поворачивает с левой стороны желтый трамвайчик, чтобы увезти пассажиров в центр.
Я на мгновение замираю. Делаю глубокий вдох, задираю голову и смотрю прямо в бескрайнее небо, размеченное пушистыми белыми облаками. Здесь небо не такое, как на юге, но тоже родное. Просто смотришь и понимаешь, что дышишь им.
― Ну, здравствуй, дорогой друг, ― шепчу я.
И в какой-то момент словно земля вздрагивает, а листва на деревьях шелестит громче. Конечно, всего лишь фантазия. Но кому, как не писателю, здороваться с душой города?
― Тут есть напротив костела хорошая кафешка, ― говорит Игорь. ― Давай ты там перекусишь, а я как раз пересекусь с заказчиком. И домой, хорошо?
― Да, конечно, ― киваю я.
Гости ― это здорово, но работа есть работа.
Добираемся на трамвае. Я с интересом смотрю в окно, хоть все это видел не один раз. Почему-то львовские трамваи меня приводят в какой-то совершенно детский восторг.
Мы выходим через пару остановок и направляемся к небольшой уютной закусочной Я сажусь за столик, а Игорь бросает взгляд на часы и быстро ныряет в пролет между домами.
Некоторое время я задумчиво смотрю на величественный собор Елизаветы и Ольги, который настолько прекрасен, что можно изучать часами. Но потом всё же открываю меню и начинаю перелистывать страницы.
― Добридень[1]! ― внезапно произносит кто-то совсем рядом.
И… я знаю этот голос.
[1]Добридень (укр.) ― добрый день
Глава 8. Городовая
Те, о ком не знает Антон Шуткач
8 лет назад.
Дима Театральнику не понравился. В этом не было ничего удивительного, Театральнику вообще мало кто нравится.
Впрочем, Димка ответил ему взаимностью. Вон как настороженно смотрит, даже русые волосы с глаз не отвёл, будто так можно спрятаться от презрительного взгляда хозяина театра. Да, именно хозяина. Того, кто заведует сердцами зрителей, духом спектаклей и хранит всё, куда может завести фантазия после просмотра каждого представления.
Чех встаёт и чуть потягивается. Оба мигом переключаются на него, позабыв о возникшей неприязни. Ситуация, конечно, не из лучших, но пока иного выхода нет. Чех едва заметно морщится, представив, во что ещё может вылиться разговор с Городовой.
— Ну, и? — вдруг интересуется Театральник. — Какие будут распоряжения?
Дима хмурится и косится на Чеха. Приходится ободряюще улыбнуться, только на парня это не особо действует.
— Покажи ему всё про визуализацию и создание. Что, зачем и почему. Основу от и до.
Театральник закатывает глаза и произносит что-то нецензурное. Получается убедительно, так, что Дима осторожно отступает, стремясь быть подальше от столь непонятного существа.
Чех осторожно подталкивает его в спину:
— Не дрейфь, Театральник человечиной не питается.
Дима вздрагивает. Зато тот довольно ощеривается и задумчиво протягивает:
— Ну, в последнее время я не такой переборчивый, право слово.
Чех усмехается и хлопает Диму по плечу:
— Слушай его внимательно. Мне надо отойти на несколько часов. Потом зайду сюда и поедем домой.
— Я попал в психушку, — тихо бормочет Димка и обречённо пожимает плечами, мол, делайте что хотите.
Надо бы ещё как-то приободрить, но ничего умного в голову не приходит. Поэтому Чех резко разворачивается и направляется к выходу из зала. Находиться рядом с Театральником — испытание не для слабонервных. И хоть Чех себя к таковым никогда не относил, выдерживать концентрацию ехидства, злобы, невинности и болезненного очарования — сложно. А Димке пойдёт впрок, один раз можно и потерпеть. К тому же Театральник своё дело знает.
Оказавшись на улице, Чех вдыхает полной грудью свежий осенний воздух. Надо же, даже солнце выглянуло, пока они расшаркивались. Он улыбается и юркает во внутренний дворик, прямо за Оперным театром.
Город радуется.
Шелестит жёлтой листвой, шепчет каменными стенами, шипит асфальтом и брусчаткой под ногами. Здравствуй, Следящий! Давно к нам не заходил. Таки забыл среди забот своё Чёрное голубое море? Или, может, нет до нас дела? Ай-ай-ай, а мы скучаем, мы ждём… Становится немного не по себе. Права же красавица, права жемчужина. И поздороваться с ней надо бы как следует, а не бегом: с Екатерининской, через дворик да на Дерибасовскую. И не по лестнице, что ведёт прямо к морю, едва задержавшись в тени деревьев, а прямо-прямо-прямо.
Чех вздыхает, виновато разводит руками. Никто на него не взглянул — мало ли здесь чудаков? Но в ушах звенит нечеловеческий довольный смех: сплетение шума ветра, моря и голосов одесситов. Город не злится, город ждёт.
— Ну-ну, — раздается из ниоткуда хрипловатый женский голос, заставляющий замереть на месте. — Не успел прийти, а уже безобразничает.
Шляйхер Сара Абрамовна — женщина глубоко за шестьдесят и церемоний разводить не привыкла. Почувствовала… У Городовых это называется услышала его присутствие, но вот встретить — это нет. Всё сам.
— Как здоровье, драгоценная Сара Абрамовна? — спрашивает он, едва шевельнув губами, и на мгновение замирает. Ветер почти утих, может и не донести его слова в уши Городовой.
— Я себя чувствую, а вот дальше уж как знаете, — хмыкает она. — Вы имеете ко
