Ночь в номере 103 - Алиса Аве
«Кумико», – простонало сердце Рюу.
– Красива, – выдохнула Госпожа. – Продай последний котелок, но найди хорошую жену. Так говорят люди? Дальше я сама, мальчик.
Госпожа поднялась по лестнице. Рюу оцепенел, и единственное, что менялось, – картинки воспоминаний в его памяти.
Совсем недавно дед, высокий и черноволосый, вопреки почтенному возрасту, любил не столько выпить, сколько поболтать. Собирались постояльцы, поднимались чаши саке, Рюу ходил между гостями с кувшином и внимал чуть хриплому голосу деда. Почти всегда вечерние посиделки заканчивались его излюбленной историей. Легендой о рёкане.
«Мы с женой и маленьким сыном отчаялись найти удачу в деревне. В день, когда я родился, бабка моя нашла у порога сброшенную змеиную кожу. Добрая находка, означающая, что новорожденный будет богат и счастлив. Ни счастья, ни богатства не подворачивалось мне, покуда не пустился я в путь. Думается, счастье любит тех, кто за ним на край света отправиться готов».
Дед поднимал ладони к потолку, показывая, что и сейчас не прочь искать счастье, да найдено оно, лежит на ладонях.
«От города нас отделял лес. Деревенские редко захаживали в чащу, считали, меж сосен духи бродят. Детей пугали травой сусуки[39], мол, заросли покрывают землю в лесу, и ветер постоянно колышет стебли. Как известно, колышущаяся трава завлекает детей в мир духов. Никакой травы в лесу быть не могло, конечно. Трава та открытые пространства любит. Надо сказать, дети и без сусуки пропадали частенько. Взрослых же пугали шепотки ночного леса да вой зверей, что принимали они за жалобы неприкаянных душ. Я… – дед ударял кулаком в грудь и делал большой глоток, – был уже не ребенок, не боялся ни зверей, ни неприкаянных. Да и богатств, обещанных змеиной шкурой, ой как ждал!
Дух явился, когда заплутали мы в лесу. Выпрыгнул из-за дерева, с обезьяньей мордой, с оленьими рогами, и вывел к горячим источникам.
– “Давно ждали мы достойного!” – это дух обо мне речь вел. Ей-ей, не вру! Я ему подсунул под нос змеиную кожу. Что ж вы думали? Бабка в детстве строго-настрого наказала находку с собой носить, я и носил. Дух помотал рогатой головой. Жена с сыном отстали, долго мы ждали их у источников. Жена потом плакалась, что огни за ними следовали. Но куда ей понять, что то были духовы помощники!
От источников пар поднимался, камни вокруг лежали красные. Ткнул дух копытом на опушку посреди кольца камней.
“Здесь построишь рёкан, – наказал. – Будешь ждать гостя”.
И исчез, оставил инструменты да снеди всякой. Вот так вот! Зря боялись деревенские дураки! Духи-то ждали, кого посмелее да понадежнее, чтобы одарить богато. А я тут как тут! Не подвела, значит, кожа!
Выстроил я рёкан. Третий этаж для таинственного гостя определил, как велели. По первости гостиница в лесу не привлекала внимания. Кто ж в чащу заглянет? Путники проторенными дорогами идут. Снедь духова кончилась, охотиться в заколдованном лесу страшновато, – что скрывать? Мы голодали. Жена бранилась, опять обрюхатилась, сын плакал. Просили вернуться в деревню, оставить рёкан и призрачные планы. Я уж почти махнул рукой на пустое дело, как вновь явился дух, за время стал он больше, ветвистее разрослись рога. “Скоро”, – заверил он. А сын мой, маленький, глупый: “Скрести пальцы! Коль обманешь, то заставлю проглотить тысячу иголок”. С голоду совсем умом тронулся, с духом в детские игры играть. У духа и пальцев-то нет! Я сыну затрещину, а духу кланяюсь и обещаю ждать, сколько положено. Оставил он еды да фонарей: развесить над дорожками выросшего за ночь сада. Сад наш тоже дар. Камни духом расставлены. По числу значимых звезд на небе, так, кажись.
Подкрадывалась осень, август принес туманы. Из туманов вышла она. Дух не сказал, что ждем мы женщину, к тому ж старуху. И самурая с ней. Да гостей не обсуждают!
Она хотела три дня отдыха и тишины, а мне обещала процветание. “Поколения сменятся, – сказала. – Рёкан будет обогащать их”. Предложила то самое с детства положенное богатство. Велела звать Госпожой. Тогда я не ведал, кто моя гостья, да и не особо хотел вызнавать. Три дня минули. Она ушла. Унесла с собой второго сына, которого жена во чреве носила. Щедрой рукой одарила, да себя не обделила».
Дед щелкал пальцами – и Рюу приносил полный кувшин, чтобы история продолжалась.
«Слава о рёкане разлетелась быстро. К онсэнам потекли люди, к сундукам – золото. Через год гостья наша вернулась. День, два, три. Мы недосчитались постояльца. Снова пролетел год. Все повторилось. То гостя не досчитаемся в ее приход, то работницы. Сын рос. Красота жены тускнела. Я растил живот. И уже не мнилась старуха столь уж древней. К тому ж приходила она под шляпой, лицо прикрывала вуалью, я под нее не заглядывал лишний раз. И вопросов не задавал. Ушла-пришла, деньги рекой, хоть с одного-двух не бери за постой. Ну а то, что люди мрут? Так покажите гостиницу да циновку, на которой никто не умирал! Дух больше не являлся, он, видать, посланником был, человека подходящего разыскивал. Как службу исполнил, так скрылся, и зверье в лесу выло потише, и огни бродячие угасли. Зачем, стало быть, расспрашивать? Но бабье-то дело – нос совать, куда не следует. Женщина с женщиной, тем более старуха со старухой, быстрее общий язык найдут. Как-то вечером жена и выдала мне, кто такая наша гостья.
“Я видела, – дед принимался изображать Хакусану-сан: поджимать губы и выпучивать глаза. – Она сняла шелка. Под ними прах, кости, гниющая плоть. Она меня заметила. Расхохоталась. Сказала, что для каждого назначен день. О, родной, знаешь, кого мы привечаем?”
Ну я ей: “Кого?” – говорю.
А она за волосами лицо спрятала и как гаркнет:
“Смерть саму!”
“Что ты говоришь, глупая женщина?” – дурак я, что ли, верить женскому бреду.
“А ты поверь, – раздался голос гостьи. Госпожа стояла в комнате, смрад гниющей плоти дыхание отшиб. – Смерть – вечный путник, не знающий покоя, – вещала наша постоялица. – Нет дома, нет пристанища у Смерти. Не преклонить усталой головы, не скинуть бремя вечности. Я сразу повсюду, здесь и везде. Встречаю на любой дороге, вхожу в каждый дом. Смерть – нежеланный гость. Я несу за собой ваши жизни. Неподъемную ношу. Будешь ли и дальше привечать меня? Или я пойду своей дорогой, а ты своей – из леса да к городу, к закату дней?”
То был третий день. В уплату за раскрытую тайну она забрала троих. Рёкан мой продолжил работу. Я жирел и богател. Сын мужал и никогда не поднимал ни взгляда, ни голоса на мои дела со Смертью. Зато жена изменилась. Ждала прибытия Госпожи, дни считала. Как явится долгожданная гостья, так и шепчутся они в господских покоях. И чем дальше шли года, тем больше становилась ликом похожа на Госпожу.
Сын женился. Жена в деревне невесту подыскала, дочь старосты. Сынку нашему любая семья девицу бы в жены отдала. Но жена сама выбрала, сама привела. Девчонка возьми и полюби моего первенца. Тот болван любви-то почти не видел: ни материнской, ни, что таить, моей. Он и согласился, ясно дело. Сам любить не умел. Девица помаялась-помаялась, долго не тяжелела, потом, видать, свыклась и родила двоих ребят. Рюу, – дед плескал саке в сторону старшего внука, – да через четыре года Нобуо. А я наблюдал, как странно жена смотрит на молодую невестку. Что-то хранила за душой недоброе. Еще одну тайну. Я уж не спросил какую. Я открыл радостное успокоение в кристальной чистоте саке. Как известно, сперва человек пьет саке, потом саке пьет саке, в конце саке пьет человека. – Дед тряс объемный живот,
