Мария Сакрытина - Клятва (СИ)
Она не сочеталась со всей этой роскошью, как не подходят мечу богатые, золотой
бахромой украшенные ножны из чистого шёлка. Не помню, была ли она красива.
Наверное, уже тогда была, но я не заметил. Меня взволновало не это – я не смог бы
передать тогда, да и сейчас тоже, словами, но меня поразила её неявная, не внешняя
чистота – словно дабитский кинжал среди железных подделок на стене оружейной, словно
молитва Матери, словно солнечный луч, выбившийся из-за горизонта на рассвете. Нечему
удивляться, что я ни на мгновение не усомнился, что она не человек, а не земное, чудесное
видение. Богиня.
Её чистота особенно чётко ощущалась на контрасте с двумя расфуфыренными девицами,
похожими на самоварных баб больше, чем на леди. Они воронами кружили вокруг и
примерно также периодически каркали что-то на высоком мальтийском, морща длинные
носы и кривя тонкие, совершенно одинаковые у обеих губы.
У меня в руках было блюдо с чем-то жёлтым, липким и вонючим. Его предполагалось
отнести лакеям, чтобы те подали это, кхе-кхе, угощение в беседку у фонтана, где Его
Высочество принимал гостя-графа. Чтобы, наверное, эти же расфуфыренные девицы и
сожрали – судя по шику их нарядов, «вор оны» приходились графу родственниками.
Будущие леди, наверное. И без всякого смущения доводили до слёз девочку в серебристом
платье – воплощение Великой Матери, какой я её себе представлял, разве что намного
младше.
Кощунствовали, в общем, барышни.
Испортить их роскошные платья мне хотелось даже больше, чем врезать. Так, чтобы сами
и не старались походить на стоящее перед ними воплощение чистоты и святости. В
общем, особенно не таясь, я взял с подноса сразу три жёлтых «нечто» и трясущимися от
ярости руками прицелился…
Вонючая гадость отлично смотрелась, прилипшая к их шляпкам, шалькам и огромным
вульгарным розам. Право же, даже по цвету сочеталась – обе были наряжены в ярко-
жёлтое с коричневыми оборками. Прямо даже не знаю, чем в итоге остались недовольны?
Сразу в слёзы – какие мы нежные! – ножками затопали, «крыльями»-рукавами замахали.
Получили ещё порцию липкого и перешли в стратегическое отступление, точнее в их
случае – бегство.
Я кинул им ещё вдогонку для острастки, и только тут заметил, что девочка в серебристом
стоит совсем рядом. У неё глаза были синие-синие – как почти у всех северян, но эти тогда
мне показались глазами небожителя. Такие яркие, такие синие…
И улыбалась она – робко так. Чёрный блестящий локон из причёски выбился – почему-то
очень захотелось его потрогать, погладить, может, заправить ей за ухо.
А девочка, всё улыбаясь, протянула руку к оставшемуся на подносе жёлтому-гадкому и
тихо спросила:
- Можно?
По-моему, я покраснел. Я редко краснею, не то, что некоторые – сразу в краску. И
смущаюсь вообще-то тоже редко. Но тогда мне почему-то очень захотелось провалиться
под землю и одновременно быть рядом с этой невинной чистотой на Небесах.
- Мои любимые, - аккуратно откусывая кусочек, сообщила девочка-видение. Взяла ещё,
протянула мне. – А ты? Хочешь?
Я шумно сглотнул и заворожённо взял жёлтую липкую загогулину. Даже откусил, но тут
же сплюнул.
- Гадость!
А девочка засмеялась – звонко и весело, как серебряные тарелочки в храме Матери,
отзванивающие время молитвы.
Оказывается, она жила в этом замке постоянно. Я на мгновение даже позавидовал принцу
– вот эти богачи, а! Всё им можно, даже небожителей у себя селить.
Она щебетала и щебетала – в основном всё про принца, глядя на меня сияющими синими
глазищами. И улыбалась – не как накрашенные девки с Оградной улицы, и не как только
что улетевшие «вороны», а как статуя Великой Матери в храме – немного удивлённо, чуть
грустно и с тихой, неявной радостью. И смотрела, кстати, почти также. Клянусь Яростным
Ворием, никогда-никогда мне до этого даже в голову не могло прийти, что такие, как она, взаправду существуют.
Мне рядом с ней даже находиться было стыдно – такая она казалась чистая и ясная.
Настоящая. А с меня только что с кровью смывали вшей с блохами и здоровенный и синяк
на скуле от скалки поварихи закрашивали.
Но смотреть же никто не запрещал – и я, раскрыв рот, восторженно пялился, почти не
слушая, о чём это чудо Небес щебечет. Пока «чудо» не вскочило на ноги, путаясь в
длинных юбках и, схватив меня за руку, попыталось утащить в ту самую беседку у
фонтана, куда должны были отправиться лакеи с блюдом. Хотела познакомить с принцем.
Чтобы играли вместе. Я ей, оказывается, понравился. И принцу тоже обязан понравиться, вот. Блаженная.
Я не говорил на высоком мальтийском, но попытался объяснить небожительнице, как
умел, что, может, у них там, на Небесах, принцы с сиротами и возятся, а у нас только
прикладываются к нюхательной соли и слуг зовут – выкинуть мразь за ворота.
Как ни странно, но мой «мусорный» акцент девочка поняла. Но ни слову не поверила.
Пришлось вырвать руку – всё равно касаться её нельзя было, нельзя, святотатство! – и
объяснить уже искренне, что произойдёт, когда её «добрый» принц меня увидит.
Девочка распахнула глазищи.
- Нет! Ты не понимаешь! Мой принц не такой! Он добрый, он великодушный, он…
настоящий! Ты просто не понимаешь!
Я сорвался. Ужасно, ужасно стыдно потом было перед ней – не заслуживала она
грубостей, не должна была их слышать. Небеса Небесами, это и правильно, такие, как она, там жить и должны, и думать, естественно, соответствующе: что все люди, мол, братья, и
все принцы – добрые (ага, как же).
- Может, я и не такой умный, но я точно знаю, что если тебе улыбаются, то потом
обязательно пнут. И ты, ты дура, если это не понимаешь, - что-то в этом роде. Долго потом
в голове прокручивал, и всё не знал, куда себя деть от стыда.
Я ожидал, что она уйдёт. Исчезнет после этих слов в облачке дыма – как явление Матери
Святому Иорониму.
Но она только перестала блаженно улыбаться. Нахмурилась, прищурилась – и хвать меня
за руку.
- Сейчас сам убедишься, - и тащит меня к беседке.
Я настолько опешил, что даже руку вырвал не сразу. Да тоже неудачно – царапнул её или
сжал сильно – она же тоненькая была вся, хрупкая, как ветер-то не уносил? Богиня
вскрикнула, глянула на меня укоризненно и, схватив крепче, упрямо толкнула к
