Три запрета Мейвин (СИ) - Марина Дементьева
— Что ты, Гранья? — побледнел отец. — Нынче!..
Ни уговорами, ни угрозами, ни посуленной наградой невозможно было выпроводить слуг из дому, звать повивальную бабку. Покорные хозяйской воле сделались дерзкими, ретивые — робкими, безрассудные — осторожными.
Тогда отец сам надел шерстяной плащ и вышел за дверь. Он увидел, что с севера и запада идёт великая буря, и видел в ней сполохи и тёмные очертания.
Повитуха в страхе заперлась, а на стук и призывы лишь вопила из-за двери, что не выйдет за порог по доброй воле, пускай хоть волокут её в мешке, как овцу.
Тогда, видя, что от глупой старухи не будет проку, отец бросился к дому Орнат, которая была сведуща в искусстве врачевания, и поистине двигало им отчаяние, так как путь предстоял неблизкий. Прабабка не жаловала людского общества и жила наособицу, одиноко, без родни и слуг.
Помня страх слуг и повитухи, отец предуготовился к долгим уговорам, хоть бы и на коленях пришлось молить Орнат о помощи.
Прабабка тотчас отворила, точно ждала на Самайн полночного гостя.
— Пойду! — ответила без раздумий. — Мне терять нечего — отжила своё, да и едва ли Охотники позарятся на такую неказистую добычу.
Наказала малость обождать и споро собрала узелок.
— Ну, теперь готова. И обереги тебя боги глядеть по сторонам! — остерегла, глубже надвигая капюшон. — Глаза солгут, а правда нынче хуже лжи!
Отец последовал её примеру. Так, едва ли не ощупью добрались они до дому.
Там пряталась по закутам челядь, да жались друг к дружке братцы, напуганные внезапной и страшной хворью матери, но их некому и некогда было утешать.
Матушка корчилась на постели, и белые простыни под нею сделались красны.
В этот раз для неё и впрямь всё было иначе.
— Я не думала… не ждала прежде Йоля, — простонала она, будто себе в оправдание, а, завидев Орнат, воскликнула со вздохом облегченья: — Благодарение богам, ты здесь!
— Рано! — нахмурилась Орнат. Она и сама когда-то родилась в Самайн и знала, чем чревато рождение в беззаконные ночи.
— Ты поможешь мне! Теперь, когда ты рядом, всё будет хорошо — со мною и моей дочерью, — шептала матушка с тихой улыбкой, так велика была вера в Орнат и её искусство.
Братцев насилу удалось уложить, и сон их был беспокоен и некрепок. Опустив голову на край широкой лежанки, отец смотрел на обнявшихся во сне сыновей и не мог сомкнуть глаз.
Тряслась и прогибалась кровля, точно снаружи ударяли по крыше не дождь и не град, а подкованные копыта.
Орнат, настороженная и мрачная, как ворона, вышла к отцу, на ходу вытирая ладони.
Отец глянул, и заледенело внутри — руки её были по локоть красны.
Из жениной спальни уже не кричали, достигали слуха лишь слабые стоны, да у кричавшей не доставало сил и дыхания уже и на эти слабые жалобы.
— Ступай за мной, — велела прабабка и ушла, не оборачиваясь.
Отец деревянно поднялся и пошёл, будто в чаду, думая, что Орнат ведёт его попрощаться с женой. И от порога бросился к ней, благодаря богов за то, что она ещё жива.
— Прости, — шептала матушка, протягивая к мужу слабые руки. — Обними за меня сыновей… Найди им добрую мать, а себе хорошую жену…
— Ты — моя жена и мать моих сыновей. Другой не будет, Гранья…
— Держи её. Да смотри мне, крепко держи! — Орнат развернула нетронутый узел и достала нож с тёмной от времени рукоятью.
— Что ты?.. Заколоть меня задумала?! Что ты делаешь!
— Спасаю ваши жизни, — ответила Орнат, прокаливая лезвие в огне…
Это случилось одновременно — раздался мой крик, и торжествующе расхохоталась буря.
— Ты сотворила чудо, — неверяще шептал отец, держа в объятиях живую жену и живую дочь. — Ты волшебница!
— Мне помогли, — ответила на это прабабка и больше в ту ночь не промолвила ни слова.
Рождение моё не обошлось матушке даром. Шестые роды иссушили её чрево. Но подрастало уж пятеро крепких сыновей — продолженье роду, дождались и дочки-помощницы, и такая плата не показалась несправедливой.
* * *
Хоть отец мой и любил матушку с отрочества, а когда детское чувство возмужало вместе с ним, остался верен ей даже в помыслах, справедливо признать, что ни матушка, ни отец, ни кто-либо из близкой им родни не выделялся меж прочих яркой красотой.
Когда меня, совсем малютку, принесли Орнат, она долго молчала, укачивая меня на коленях, и горькие складки пролегли в углах безгубого рта.
— Не от людей такая красота, но от народа холмов. А они никогда и ничего не дают даром. Придёт срок — затребуют своё и не продешевят, возьмут с лихвой.
Но счастье отца и матери было велико и беспечно, чтобы прислушиваться к мрачным посулам прабабки. А она, верно, из жалости, полюбила единственную внучку пуще гомонливых внуков.
За красоту и чудесное спасение меня назвали Мейвин, хоть Орнат и не по душе пришлось это имя.
Когда я подросла и достаточно окрепла, из потаённых гротов и дубрав пришли в наш дом три друида, и младший из них по годам был ровесником Орнат, среднему она годилась в правнучки, а старший был так древен, что никто из живущих не знал, в какие тёмные времена он родился.
