Проклятие Черного Аспида 2 (СИ) - Соболева Ульяна "ramzena"
— Я хочу тебя… твоей хочу быть. По-настоящему. Женщиной твоей.
И все его тело дрожит в ответ на каждое мое слово, за горло ладонью обхватил, и долго в глаза мне смотрел.
— Ты пожалеешь об этом.
— Никогда не пожалею. Обещаю.
— Плевать на твои обещания, даже если не сдержишь их. Мне плевать на них будет.
Придерживая за поясницу, опустил в траву, нависая сверху.
Молчит, больше слова не говорит. Напряжен настолько, что я вижу, как по его вискам катится пот. И снова со стоном на мой рот набрасывается, руки хаотично гладят мое тело, мои ноги, и широко раскрытый рот скользит по моему подбородку, по шее, вниз к ключицам, прикусывая их, еще ниже к воспаленным соскам, и я впиваюсь в его волосы снова, когда горячие губы сильно обхватывают острые кончики по очереди, терзая их, вылизывая так бесстыже и нагло, что у меня в голове мутится. И он сам не сдерживается, стонет громко, надсадно, останавливается отдышаться и в глаза мне долго смотрит, обхватив пальцами сильно мое лицо, словно удерживая взгляд. Наверное, это триумф женский, когда зверя лихорадит от страсти, и кажется, что он обезумел совсем.
Глажу его волосы и влеку снова к себе, а руки сами к его рубашке тянутся, задирают наверх, тянут изо всех сил, и до дрожи хочется телом голым к его телу прижаться, всей кожей его ощутить на себе. В нетерпении сбрасывает с себя рубаху, стягивая через голову, и я льну к груди его гладкой и в то же время испещренной тремя жгутами старых шрамов от чьей-то огромной лапы. Острыми сосками скольжу по каменным мышцам, по горячей коже. От стонов горло болит, и от нетерпения меня саму лихорадит.
Смотрю на лицо его бледное, на губы мокрые и с ума схожу от осознания, что они целовали мой рот, ласкали мою грудь и оставили влажные следы на моей шее. И еще где-то там вдалеке страх щекочет словно острыми, заточенными когтями — в любую секунду он может разодрать меня на части… и вдруг в голове вспыхивает картинками-обрывками, как Демьян по лесу скачет и… и голос его о том, что здесь в лесу нет иной сущности, кроме человеческой. А Аспид, словно в ответ на мои мысли, жадно по мне поцелуями скользит, вниз по шее, кусая, оставляя засосы, словно изучая каждый сантиметр моего тела…
— Пожалуйста, — поднимаясь к нему, обхватывая шею дрожащими руками, но он так же беззвучно укладывает обратно в траву, накрывая рот ладонью и наклоняясь к моей груди, снова обхватывая сосок горячим ртом, словно играясь, словно он сам изучает меня, взмокший и дрожащий, но всецело контролирующий процесс, наслаждающийся каждой секундой. Я задыхаюсь от стонов, а он от груди моей отрывается и в глаза мне смотрит, улыбаясь уголками порочного рта, продолжая играть с сосками, сжав их двумя пальцами и перекатывая, заставляя взвиться от невыносимого желания получить от него намного больше, стиснув в кулаки его жесткие волосы, царапая бритый затылок ногтями и извиваясь уже совершенно бессовестно, потеряв всякий стыд, требуя чего-то, умоляя его бесконечным жалобным шепотом.
Руку его перехватываю своими руками, жадно покрывая поцелуями шрамы и узоры черные, сплетенные символами и узлами непонятными.
— Жданааа, мояяяя — выдыхает мне в рот, придавливая ладонью к земле, — скоро… терпи. Трогать хочу. Всю тебя. Везде. Терпи. Только здесь так можно… нигде больше и никогда так не будет. Запомни. Нигде и никогда.
Только я ни слова уже не понимаю, головой мотаю из стороны в сторону, пьяная, как будто опоенная маревом каким-то, извиваюсь под ним. Всматриваясь в глаза мои умоляющие, Аспид ладонью ниже скользит, властно мне ноги раздвигая. Терплю. С ним что угодно терпеть буду, только невыносимо это — каждое его касание такое мучительно-сладкое, такое грубо-нежное. Пальцы шершавые, а гладит осторожно, так осторожно, что мне кричать хочется.
Коснулся там, где все жаром горит, и я вверх подалась, выдыхая судорожно, и рот в немом крике приоткрылся, лицо исказилось в болезненном ожидании, и судорожный вдох разорвал кипятком изнутри, когда ощутила, как его пальцы гладят у самого входа, трепещут, поддразнивая.
И я уже дрожу, как в лихорадке, не в силах взгляд от его глаз отвести. Нависает надо мной, опираясь на сильные руки, пристраиваясь у меня между распахнутыми ногами.
— Моя… маленькая Ждана, на меня смотри, — выдыхает мне в губы, и я не отрываясь смотрю в зрачки его звериные. Чувствуя, как в меня вжимается что-то огромное и горячее, как тянется мое лоно, крепко охватывая его плоть, поддаваясь ей и сопротивляясь одновременно, — сладкая Ждана.
Я ощущаю его изнутри, судорожно вздрагивая, и вся сжалась от напряжения и понимания — он меня берет именно в эту секунду, входит в мое тело собой. Мой дракон, мой зверь. Покрытый каплями пота, с дрожащими губами, медленно погружается внутрь, сильно растягивая, проталкиваясь вперед мелкими рывками, и сжирает каждую реакцию с моего лица.
Так медленно, так невыносимо медленно, и я пошевелиться не могу, впиваюсь в его плечи, царапаю их, а он не шевелится… замер, когда я губу прикусила, и в ту же секунду снова пальцы его чувствую. Дотрагивается там, где раньше языком ласкал, там, где обвивался так тонко и невыносимо, а сейчас медленно гладит, дразнит, сжимает. Непроизвольно двигаюсь в такт его ласкам, тянусь к губам, а он назад подается и смотрит в мои глаза, его зрачки расширяются по мере того, как я реагирую на ласку, они становятся все больше и больше, утягивают, как в водоворот сумасшествия.
От нетерпения и напряжения слезы на кончиках ресниц дрожат, и я хватаю сухими губами воздух.
— Скоро, Ждана… ты уже скоро примешь меня всего, — шепчет мне в губы и растирает там внизу одинаково медленно, а сам не дышит, а рвано хрипит в унисон моим стонам, приоткрывая рот, когда я свой открываю.
Шипит по-змеиному, когда я чувствую, как дергается бугорок, стиснутый подушечками его пальцев, и в изнеможении, закатываю глаза, вздрагивая всем телом, на мгновение замираю, широко открыв рот, чтобы втянуть громко воздух и зарыдать, содрогаясь. В ту же секунду он делает мощный толчок, а меня еще трясет в экстазе, и я громко кричу, продолжая пульсировать, плотно обхватив его изнутри саднящей, словно израненной и обожженной плотью, но все еще содрогающаяся от наслаждения. Боль вспыхнула посередине острейшего по своей силе экстаза, сплелась с ним, и задергалась внутри и снаружи сладкими спазмами, острыми как лезвие и невыносимо-прекрасными.
— Мояяяя, — рычит мне в губы и уже сильно сжимает руками под поясницей, мокрый, с бешеным взглядом, задыхается, — вся мояяя.
И нет меня больше. Правда, нет и не существовало никогда. Я часть него. Предназначенная ему. Вырванная из пустоты, где без него не было смысла. Толкается во мне быстрее, сильнее, и я выгибаюсь под ним, широко раскинув ноги, не человек я более, а животное, такой же зверь, как и он. И я с ума схожу от этого ощущения наполненности. Болезненной, сильной, грубой. Самой примитивной наполненности своим мужчиной. Врезается в меня своей плотью, и губы своими накрывает властно, жадно, вторя толчкам члена языком во рту.
И я не знаю, почему до сих пор жива… ведь это невозможно выдержать. Невозможно не умереть от этого дикого удовольствия принадлежать ему.
Двигается все быстрее, хаотичней, безжалостней, подхватив мои ноги под коленями и упираясь ладонями в землю, запрокидывая голову, и я вижу, как змеятся вены на его горле сбоку, как пульсируют, как искажается в пароксизме страсти его лицо… человеческое и в то же время слишком красивое для человека, и под кожей все символы огнем возгораются, каждый контур дымится изнутри. Человек орет и стонет, а я словно рык зверя слышу и вижу, как он мечется у него под кожей.
А потом хрипло кричит, содрогаясь на мне, и я чувствую, как внутри кипяток растекается, пульсирует его плоть в моей плоти, извергается с гортанными стонами, изогнувшись назад и закатив глаза. К нему льну, оплетая ногами крепкие бедра, сжимая мощную шею дрожащими руками.
— Мой… — нагло ловя его губы своими губами, — мой Аспид.
