Пленница бунтаря - Регина Грез
– Да у меня отродясь тараканов не было, – оправдывалась баба Дора. – Даже мыши перевелись.
Жалко мне ее стало, старенькая совсем, девяносто лет стукнуло, а родная посуда бузит, в руки не дается. Я полезла под стол, ухватила половник за блестящую голову и без церемоний сунула под железный сосок умывальника. Пусть холодная водичка остудит, со мной не поспоришь.
Потом я сама допекла оладьи и заварила чай – индийский, если верить ржавой баночке со слоном. Баба Дора сидела на табурете с облупившейся коричневой краской (посередине дыра, чтобы удобней переносить), рассказывала свою историю. Как сын со снохой и внуками перевезли ее в город, и она скоро запросилась обратно.
– Шумно, душно у них, мочи нет. И сама я худой помощник, куда не сунусь – все не ладно выходит, неповоротлива стала и сору от меня много, внуки за глаза бабкой зовут, насмехаются. А здесь за мной соседка присмотрит, я ей с пенсии денежку уделю, она хлеба и молочка принесет, ягоды оберет, варенья наварит.
– Как же вы одни в селе оказались?
– Год выдался жаркий и сухой, совсем я обезножела, думала уже и не встану. Сил нет, дом запущен, одежа не стирана, Леня давно не приезжал, у соседки своих забот полно – гусей, телят завела, не до меня стало. И вот как-то лежу ночью, маюсь бессоницей, и вдруг на небе засияло и засвистело, думаю, может, смертушка моя грянула или хуже того – война началась. Люди забегали, закричали, а потом смолкло. Захотелось мне пить, сползла я с койки и на четвереньках добралась до кухоньки.
– Нельзя было вас оставлять без присмотра, – вздохнула я.
– Эх, Даша! А в доме воды-то ни капли. До колодца не дойти, вспомнила я, что в подполье у меня трехлитровая банка компота хранится с неведомых пор. Полезла туда в потемках, оступилась и полетала с лестницы, ударилась головой. А разбудили меня мамины печные чугунки, которые уж давно в подпол брошены за ненадобностью, загундели прямо в уши: «Федора, вставай!»
Я сперва не поняла, кто меня тревожит, смех и грех, посуда заговорила. Только чую, ноги ходят опять и руки слушаются. Покряхтела, выбралась наверх, обошла дом – никого. И время не знаю, день прошел или неделя.
Народ делся куда-то, забыли обо мне или не нашли второпях, вот и стала я одна копошиться. Потом Мирон с ребятами объявился, растолковали мне про камни с небес и эвакуацию, хотели увезти, так я наотрез отказалась. Где же лучше место искать? На кого добришко оставить?
Баба Дора посмеивалась, оглаживая свои сморщенные руки в темных пятнышках.
– Домочадцы шалят порой, бегают от меня по всему селу, но не бросают надолго. Баловство от скуки, я не сержусь. Когда Мирона долго не бывает, они тут как шелковые, варят и жарят сами, кормят меня, старуху, а при чужих кочевряжатся, характер показывают.
Я отчаянно моргала, сдерживая слезы. Румяные оладьи не лезли в рот. А баба Дора продолжила:
– Недавно Ульянушка поселилась за речкой, тоже меня навещает милая.
– Это бабушка Мирона? Тетя? – заинтересовалась я.
– Не-ет, Ульяна молоденькая, как ты, глазастая, бойкая. Вот бы у них сложилось с Мироном. И Антип того же хотел.
– А при чем здесь Антип?
– Так Ульяна его сестра.
Я вспомнила за что Антип особенно ненавидел Демида, аппетит окончательно пропал.
– Спасибо, баба Дора! Я во двор.
– Мальчишек завтракать позови. Стряпня стынет.
– Каких мальчишек… А-а, поняла, сейчас.
Опасливо пройдя мимо Мирона, я обратилась прямо к Тимохе, который сидел на свободном чурбаке и хрустел огурцом. Молодой, растущий организм всегда голоден, тем более у оборотня, если это, конечно, не сказки – страшилки про превращения.
Я передала Тимохе просьбу бабы Доры и направилась к колодцу, чтобы оценить фронт работ. На глаза попалась баня, и душу мою захлестнуло возмущение от вчерашней выходки Мирона. Намерения его были понятны и объяснимы, но можно ведь как-то деликатней со мной обращаться, а не хватать потными лапищами.
От волнения мне тоже захотелось найти в зарослях на высокой гряде свежий огурчик. Я раздвинула листья и выбрала самый аккуратный, ровненький, сполоснула в ведре и откусила кусочек. Тут же над огуречной грядкой пронесся испуганный шепоток. Азартно хрумкая водянистый овощ, я отошла в сторону и принялась ждать, что на тропинку выскочит заблудившаяся чашка или погнутая вилка.
Но шершавые огуречные листья вдруг повисли унылыми лохмотьями, а ломкие плети напротив зашевелились и поползли к моим ногам, словно злые змейки. От такого зрелища я попятилась к забору и, не доходя до него, уперлась во что-то твердое так неожиданно, что поперхнулась огурцом.
Вдобавок Мирон тряхнул меня за шиворот и с яростью заорал в лицо:
– Ты зачем при них ешь, кто тебе разрешал? Посмотри, что натворила!
Я не могла смотреть и тем более отвечать, потому что кусок огурца попал в дыхательную часть горла, грозя большими неприятностями для жизни. Я уперлась кулаком в живот Мирона и пыталась откашляться, рассеянно слушая ругань над головой.
Когда до Мирона дошло, что ситуация серьезная, я уже стояла на коленях и пыталась расстегнуть пуговки платья спереди, воздуха не хватало. Мирон просунул одну руку мне под грудь и с явным удовольствием шлепнул по спине второй, проблема немедленно решилась. Но и дальше не обошлось без упреков.
– Не смей трогать зеленцы!
– А что такого? Тима тоже сорвал. Жалко вам… их же много.
– Он не рвал, а взял, что предложено – снулый экземпляр. А ты додумалась у них на глазах еще живой в рот совать.
– У кого это у них? – растерялась я.
– Они же все понимают, – для пущего воздействия слов Мирон стиснул меня сильнее, причем ладонь его уверенно переместилась на мою грудь и по-хозяйски там замерла.
В ответ я двинула его плечом и закричала:
– Откуда мне знать ваши дурацкие правила! Утащили из дома, всю ночь водили по болотам, пугали… приставали.
– Очень надо к тебе приставать, цыпленок тощий! Не за что и подержаться.
– Однако держишься… Убери руки. Не трогай меня!
Я вырывалась изо всех сил, боролась с ним, невзирая на жалобный треск старой материи бабушкиного платья, а Мирон только снисходительно ворчал, осознавая полную власть надо мной.
– Кто тебя сюда звал? За приключениями поехала – терпи.
Такая циничная оценка событий заставила меня прекратить сопротивление. Я прикусила нижнюю губу, чтобы остановить слезы, и тихо сказала:
– Баба Дора тебя хвалит, Тима тобой гордится открыто, а ты в людях
