Вечное (СИ) - Мара Вересень
— Кем была для вас та женщина, Малена Арденн?
— Искра. Она была моей искрой, — тепло улыбнулся Лайэнц, не размыкая губ. — Я еще немного повыгуливаю Эверна, а вы езжайте домой, детка, вас там ждут. Это очень важно, чтобы кто-то ждал. Тогда есть ради чего возвращаться.
И вот я возвращалась и думала, отдал ли Феррато свой странный рисунок Годице или себе оставил? Дара свои редко кому дарила. Могла показать и тут же спрятать. Или и вовсе сжечь. Она любила живой огонь и всегда устраивала в гостиной лежанку из одеял и подушек, когда большой камин разжигали. Особенно любила, когда Мар просился “в гнездо”.
Не проходило и нескольких минут, как Холин, по обыкновению, занимал собой все пространство, а дочь хомячилась у него на животе. Лайм, ревнуя, тут же лез под бок, а я наблюдала из кресла, как пламя искрами отражается в их глазах. Три пары родных глаз. Потом Марек бросал в мою сторону что-то вроде “Ну сколько нам еще ждать?” и их тихие посиделки превращались в кучу-малу, потому что в гнезде становилось тесно и шумно: темные детишки хотели мать себе, глава темного семейства — себе.
Мы давно не разжигали камин. Может поэтому все так случилось?
18
Войдя в дом, я застала дочь как раз перед камином. Огня в нем не было, но Дара в окружении подушек валялась на ковре на пузе, помахивая ногами в полосатых школьных гольфах, и что-то увлеченно разыскивала в магфоне. Рядом лежал включенный планшет домашней сети и раскрытый альбом с магфото. Как-то, когда я еще ждала Рикорда и мне решительно нечем было заняться, кроме магистерской, я занялась тем, что собрала небольшой семейный альбом. По старинке. Даже стразики (тьфу-тьфу пакость) местами были налеплены. Это мне Най помогал. Пока он был мал, любил все блестящее, как сорока.
Дара поманила меня рукой. Я обошла столик с креслами и Копатьевский диван, сбросила форменную куртку, избавилась от ботинок, и теперь мы плющили животы рядышком. Дара хихикнула, обнаружив у меня на ногах носки разного цвета (ну, торопилась!), и как цыканская предсказательница рунные карты-отар, разложила веером с десяток снимков Марека. Еще несколько были предложены к рассмотрению на планшете, и один — на мониторе магфона. Роднило картинки не то, что на всех был магистр-тьма-Холин, а выражение тьма-Холинской физиономии. Незнакомым был только тот, что на экране магфона.
— Это что за ярмарка тщеславия? Школьное задание?
Дочь качнула головой, смахнула копию снимка на повисшее рядом вирт-окно и показала сообщение из домашней сети. Организатор-оформитель Центрального просил самый любимый снимок замнача по оперативной работе для организации и оформления поздравления к юбилею. Я тут же отгребла в сторону все, кроме снимка с вирт-окна. Это был снимок портрета.
На него невозможно было смотреть без изумления. Марек, еще молодой и не испорченный работой в Восточном и знакомством со мной, явно позировал художнику. На Холине был черный, стилизованный под старину костюм, черная рубашка с черными кружевами и черный шейный платок. В левой руке молодое, видимо, только-только покинувшее стены Академии светило темной магии держало череп, правой изображало темный пульсар на минималках. Волосы художественно развевались, глаза с уверенностью смотрели в будущее… На заднем фоне были какие-то абстрактные покои и канделябры со свечами на полу.
— Этот, — уверенно сказала я, и мы с Дарой синхронно всхрюкнули. — Это будет сюрприз?
Дочь кивнула, упала носом в подушку и похрюкала еще и туда.
— Откуда? — спросила я, утирая слезы, можно сказать, умиления и заначивая копию и в свой магфон тоже.
— Нашла за шкафом в старой комнате папы в Холин-мар. Когда и бусы.
Почему не показала раньше можно было не спрашивать. Вещи вокруг Дары Элены появлялись и исчезали именно тогда, когда нужно, и в том порядке, как полагается. Потому что.
Не быть мне настоящей матерью. Настоящая мать была бы куда более прозорлива и быстрее бы сообразила, что это означает. Ведь так просто сложить предка прорицателя, собственные мытарства с видениями и странноватое поведение дочери.
А еще мне кажется, что самым первым догадался Рикорд, потому они, как птички-неразлучники, вечно вдвоем. Лайм оберегает сестру с исключительно Холинской настырностью — проще принять, чем избавиться. И за мной пытается. Кота этого фальшивого науськал. Теперь каждое утро начинается с волосатой черной морды и слюней. А раньше начиналось… да почти с того же. Ничего, вот покажу всем, кто тут самый магистерский магистр, тогда может и снизойду. Только чтоб никакого склея поблизости и столов. Милое романтичное место, темное и безлюдное…
Лапа лапнула за карман на штанах. Отодрала когти и лапнула снова, выцарапывая засунутый туда приказ о недельном отпуске.
— Копать! — взвыла я в ответ на вонзившиеся в филей когти.
На вопль из кухни высунулся Лайм с бутербродом. Одна половина была за щекой, вторая в руке. Надо хоть суп какой сварить или заказать, мать я или… Ага!
— Ну-ка иди сюда, сильный и независимый.
Сын бодро прожевал откушенное, заглотил оставшееся и покаянно приблизился. Подумал. Снял ботинки. Оказалось, что он тоже утром спешил. Если Копать добирался до ящика с носками, искать пару было долго, а утро не резиновое. Лацм уселся. Вздохнул. Поерзал, притираясь к моему боку поближе. С другой стороны грела Дара.
— Давайте, господа заговорщики, кайтесь, пока я добрая и готова принять огрехи оптом. Ну? Не раздумывая. Первое, что в голову придет.
— Чемодана с пастью в садовом сарайчике больше нет.
— Слабовато, но для начала сойдет. Сам уморил?
— Поменялся. С мальчишкой из школы. Он мелкашей задирал, я в него стазисом кинул. Мне папа про границы дозволенного уже доходчиво объяснил. Поэтому я к Зику пошел и предложил попробовать дружить. Вот поменялись.
— На Звонца зачем шастали? Только не ври, что к отцу.
— Надо было, — серьезно ответил сын и подбородок вздернул.
Я скорее почувствовала, чем увидела, что Дара сняла наушники с головы, повернулась к ней.
— Надо было, — сказала она, — чтобы дом проснулся, чтобы Копать пришел, чтобы ана Феррат приехал, чтобы у хладена Эверна был ученик, и чтобы у всех было, что дарить.
— Что дарить?
— Разное, — ответила Дара, положила свою худенькую руку рядом с моей, обвила мизинцем мой. На наших запястьях золотом проступили завитки
