Крапива - Даха Тараторина
Шерсть твари оказалась короткой, но удивительно мягкой. Свалившийся следом за Крапивой Брун – тяжёлым, а кровь трупа на дне ямы – горячей и тягучей. Кто кричал, Крапива не ведала. Быть может, она сама. Запах, который не спутать ни с чем, запах требухи и смерти, накрыл её с головою. Не было больше травознайки. И Бруна не было. И твари. Были только жизнь и смерть. Одно супротив другого.
***
Влас не мнил себя героем. Спроси кто, готов ли, мол, жизнь отдать за благое дело, не ответил бы. Не оттого, что труслив, нет! Княжич попросту бросался в бой бездумно. А и не мешало бы иногда чужому разуму довериться, коль своего недостало. Например, в битве со шляхами. Советовал дядька Несмеяныч посидеть тихо и подождать, пока степняки уберутся восвояси, ан нет! Княжич полез на рожон, силушкой молодецкой решил похвастать, перед отцом хвост распустить, когда вернётся в столицу.
И что же?
Верная дружина разбежалась по деревне набивать карманы, будто мало им Посадникова жалованья, а самого Власа увели на верёвке, как собаку.
А ещё прежде полез к девке, которую дядька трогать не велел, и день лежал как в горячке, а шрамы оставил себе на память.
И что же? Поумнел?
Вот ещё!
Влас подхватил меч, обронённый травознайкой. Не дура ли? Его спасала, когда самой бы ноги уносить… Её шлях спрыгнул наземь и кинулся к княжичу. Небось, клинок отобрать хотел. Влас показал ему зубы, не то улыбнулся, не то оскалился, и с разбегу прыгнул в яму.
Кривой меч оказался непривычен и вместо того, чтобы пронзить шкуру у загривка, скользнул по ней, глубоко располосовав. Тварь заверещала, ажно уши заложило, княжич, едва оседлавший её шею, свалился в месиво из крови и грязи, а острый коготь вошёл ему в грудину, скользнув по рёбрам.
Влас успел Тень поприветствовать прежде, чем понял, что рана не так уж страшна. А поняв, снова сжал ладонь на рукояти меча.
– Шатай!
Золотые волосы травознайки сплошь стали чёрными, по щекам текла чужая кровь. В жуткой враке такую представить, да и только! Тут проснулся трусливый шлях, которого девка назвала Шатаем. Раздобыл где-то не то верёвку, не то хлыст, скинул в яму.
– Хватайся, аэрдын!
Она послушалась, но хищная тварь, потерявшаяся в вихре криков, тоже пошла на голос. Нетрудно сломить хрупкую девичью шею, тут и когтей не надо – мужик покрепче управится. А уж коли имеются острые зубы да мощные лапы…
Влас не мнил себя героем, но отчего-то встал между тварью и девкой. А кривое лезвие наотмашь полоснуло по слепой харе, разделив её надвое багряной молнией. Тварь завалилась набок, наугад царапая воздух: видно, пыталась рыть и прятаться. Но Влас угадал мгновение, когда мохнатое брюхо останется без защиты, чиркнул меж лап… и тварь затихла.
Уже когда Шатай выволок их всех из ямины, сначала девку, после уж мужей, вернулось племя.
Крапива дрожала от пережитого ужаса, Шатай хмуро косился на неё. Тот шлях, что свалился в ловушку, и вовсе лежал, раскинув руки, и тихонько молился. Влас оглядел племя Иссохшего дуба и сказал:
– Девка оказалась храбрей сынов степи. Стоило проиграть битву, чтобы это увидать.
***
Сказать бы, что дальше обоз пошёл как и прежде, да это стало бы ложью. Шляхи помрачнели, каждому врезались в память слова княжича. У сынов Мёртвых земель не принято было спасать обречённых, а слабая девка кинулась. Зачем? Для чего? Того не понять шляхам… Потому ехали они молча и каждый думал своё.
Пленника же снова взяли на привязь, будто бы и не он зарубил подземную тварь. Тот глядел на девку странно, будто напоминая, кто спас дурёхе жизнь, а она прятала взор.
Когда небесное светило зависло прямо над ними, слизнув с жёлтой земли тени, шедший в поводу княжич упал. Шатай натянуто захохотал и указал на него пальцем.
– Сын горного козла натёр ноги!
Брун же и не подумал придержать коня, и тот потащил пленника дальше волоком. Дважды княжич тщился подняться и сумел бы, дай ему кто хоть малость передохнуть. Но заботиться о рабах сынам Мёртвых земель не престало, пусть те рабы и спасли чью-то жизнь.
– Стойте! Да стойте же!
Крапива на ходу соскочила с седла, благо, конь едва плёлся от усталости. Влас лежал, уткнувшись лицом в землю и тяжело сквозь зубы дышал. Перевернуть его оказалось непросто – княжич отяжелел, как тяжелеют больные незадолго до кончины. Травознайка горлышком бурдюка раскрыла ему рот и влила воды. Затем достала загодя припрятанный шарик из огненной травы и, остерегаясь коснуться, вложила его под язык Власу. Тот закашлялся и попытался выплюнуть горькое лекарство, но девка закрыла ему рот рукавом и велела:
– Глотай.
Едва княжич выполнил приказ, к ним подъехал Стрепет. Он спросил равнодушно:
– Раб умирает?
Княжич шевельнул губами, и Крапива наклонилась, чтобы расслышать его.
– Скажи… – с трудом разобрала она, – скажи… что не дождётся. Он… первым сдохнет.
– Ему нужны лекарства и еда. И покой. Нельзя человека вести… как козла какого!
– Он нэ человек. Он раб.
– Он спас Бруна!
Многие засмеялись, а заносчивый шлях покраснел от стыда: при всех сказать такое! Да лучше б его сожрал зверь, чем получить защиту от раба! Брун дёрнул верёвку, едва не придушив пленника.
– Я спасся бы сам! Эта падаль лишь мэшала мнэ!
Крапива резко выдохнула через нос.
– Ты визжал и не мог даже вынуть меча! – не выдержала она и мигом пожалела о вспышке.
Брун побагровел.
Вождь облокотился о переднюю луку, наклоняясь к Крапиве.
– Жэнщины слишком мягки, – фыркнул он. – Они жалэют тэх, кто достоин лишь смэрти. Развэ нэ этот хэлгэ грабил твою дэрэвню? – Он поднял хлыст. – Отойди, жэнщина. Я покажу, как нужно ставить на ноги рабов.
Крапива и правда поднялась. Вот только не отошла в сторону, а преградила дорогу Стрепету и его чёрному коню.
– Княжич с дружиной ограбили нас лишь раз, а твоё племя брало, что вздумается, год за годом! Его люди отбирали добро, но твои отбирали жизни! Как смеешь ты винить меня в том, что помогаю раненому, когда просишь лечить твоё племя?!
Молвила – и задохнулась. Вот сейчас угостит хлыстом не только Власа…
Шатай метнулся к ней.
– Что ты творишь аэрдын?!
Но вождь поднял раскрытую ладонь, и шлях не посмел приблизиться. Густые брови сошлись на переносице, конь забил копытом, а после… вождь засмеялся.
– Твоя
