Марина Суржевская - Тропами вереска
И все же хоть и не скоро, но я выздоравливала. Сходила к Леле, пошепталась. Березонька сонная зимой, и когда я явилась, лишь улыбнулась, ветвями взмахнула приветливо. Я любовно ствол ее погладила, щекой прижалась.
Таир рядом топтался, хмурил темные брови, поправлял лохматую шапку, что норовила ему на глаза свалиться.
— А чего это с ней? — громким шепотом, не удержавшись, спросил он. — Заколдовал кто?
— Заколдовал, — вздохнула я. Села на пенек рядом с березой, подперла щеку кулаком.
— А ты чего, расколдовать не можешь? — мальчишка устроился рядом, прямо в сугроб, возле моих ног. — Лелька сказала, что ты ворожиха. Да я и сам понял!
— Не могу, — задумчиво рассматривая заснеженный и притихший лес, пояснила я. — Сил таких нет. Да и нельзя. Я заслужила свою участь, а Леля… — посмотрела грустно на поникшую березку. — А Леля за мои дела поплатилась…
— Чем же ты заслужила? — вскинулся мальчишка. — Да не в жизнь не поверю! Ты же добрая, помогаешь всем, я знаю! Мне дед рассказывал. Ну, который лесной дух.
Я удержалась от желания поправить ему шапку, как маленькому, да тулуп до шеи застегнуть, чтобы не замерз. Обидится ведь.
— Заслужила, — твердо повторила я. — Проклятие наложила черное. Участи хуже смерти пожелала… За дело, да только от того не легче. А платить за все приходится, Таир. Эта моя плата. Такое заклятие нельзя просто так сделать, отдать что-то нужно. Можно у других забрать. А я — у себя…
Поднялась тяжело и все же, не сдержавшись, поправила пареньку шапку. Он смотрел широко распахнутыми глазенками, даже на мой жест внимания не обратил. Леля прошуршала веточками, вздыхая.
— Так что же, совсем нет выхода? Как же так? — звонко, по — детски воскликнул он. Я щелкнула его по носу.
— Есть, Таир. Плату отдать, срок свой отслужить. Вот я и отдаю. Понял?
— Понял, — серьезно кивнул он. Помялся, утаптывая снег валенками. Вскинул свои глазищи и добавил уверенно: — А Лельку мы вернем. Негоже ей засыхать. Хорошая она, смешная, девчонка совсем. Вернем.
Говорю же, несмышленыш.
* * *Зима стала к исходу клониться, когда я окончательно в себя пришла. Рана в груди затянулась белесым шрамом, тревожить перестала. Но сердце болело. Мальчишка так и жил со мной, несколько раз я пыталась его прогнать, объяснить, что негоже ему у ведьмы полы мести, а он только смеялся. А глаза как у подзаборного пса, что смотрит на человека тревожно: ударит сапогом или в дом возьмет, пожалевши?
И прогнать его решительно я просто не могла.
А он и рад-радёшенек, хватался за любую работу, бестолково порой пытался мне помогать, а вечерами сидел у ног, слушал с открытым ртом. А я смирилась: раз нашел дорогу ко мне, знать, не случайность. Да и не бывает ничего случайного, все для чего-то. Уж не знаю, правильно ли, но стала я мальчишку потихоньку обучать. Особенно после того, как пронеслась Весенняя Дева по лесу, а я выскочила ей поклониться. И Таир следом, куда ж без него.
— Вот это пригожая девица, — одобрительно поцокал он языком, беззастенчиво рассматривая румяную деву. — И губки бантиком, и щеки свекольные, и волосы золотые, все как я люблю! Такую и в жены взять не стыдно!
Дева похлопала глазами изумленно, да как начала хохотать. Да так, что медведь в берлоге заворочался, просыпаясь, лед на озерах треснул, и почки надулись, забурлили деревца соком пробуждения. Да только не срок еще.
Я Таиру по загривку треснула, Деве поклон отбила земной.
— Глупый он еще, ученик, — пояснила я.
Мальчишка насупился, поскреб затылок.
— Хорош ученик! — звонкой капелью да трелью птичьей отозвалась Весенняя Дева. — Держи вот, подарочек!
И снова захохотала, сняла с головы зеленую ленту, протянула. Таир подмигнул ей — вот гаденыш, — а потом еще и поцелуй воздушный послал! Ну сладу нет с мальчишкой! А Дева поправила платье красное и косы светлые, пришпорила белого жеребца да унеслась.
А я, нахмурившись, осмотрела паренька. Таир сконфужено потупился.
— А чего? Я ж как лучше… — и вскинул на меня хитрющие глаза: — Ты не серчай, Шаисса, хороша девка была, да ты все равно лучше! У тебя и глаза ярче, и косы длиннее! И статью не обижена…
Я испуганно зажала мальчишке рот рукой, оглянулась. Услышит Весенняя Дева, будет мой лес до сенокоса стороной обходить! Вот же дурень! Но после этого решила, что надо Таира хоть как-то просветить и силу его направить. А то еще наворотит дел по — дурости!
Так что вскоре мальчишка уже не несся за Зимушкой по лесу, не предлагал ей чайку горячего, на травках настоянных для согрева. А просто кланялся и шел дальше. Хоть и сокрушался в голос, что больно бледна девка, за что получал от меня затрещины. Впрочем, Зимушка только улыбалась. Даже Северко, с которым я воевала столько лет, мальчишку не трогал, усмехался в бороду, обходил стороной. А ведь меня в свое время как только не изводил — и с ног валил, и деревья ломал, на крыльцо набрасывая и дверь подпирая, и озера летом льдом сковывал так, что водяницы верещали! Лесной дух — и тот его побаивался, а мальчишка глупый в раз сладил! Я вздыхала только, на это глядючи.
Жизнь вошла в свою колею, покатилась, как скрипучая телега, неспешно да уверенно, но спокойствия в моей душе не было. Напротив, тревога лишь нарастала с каждым днем, приближавшим к весне. И причиной тому было… колечко. Потому что звездочка на бирюзе тускнела, угасала. А это значило… Ох, как больно было от осознания того, что это значило!
И когда на озере лесном запели водяницы, я не выдержала и стала собираться. Кожух натянула, шалью волосы накрыла, клюку взяла.
— Ты куда? — вскочил Таир с тюфяка, захлопал сонными глазами. — Я с тобой!
— Сиди тут, — строго приказала я. Да еще и привязала мальчишку путами невидимыми, чтоб не вздумал за мной ходить.
Пошла по кривой дорожке, между сосенками, прислушиваясь, как лес шумит недовольно. Знал, что дурное я задумала, вот и беспокоился. Только березонька моя молчала, Леля проводила грустным взглядом, но промолчала. Знала сестричка, что по — другому я не смогу.
Вышла я на полянку к вековому дубу. Снег здесь лежал еще плотным настом, да и я еще потопталась, ровняя. Круг очертила защитный, ножи крестом воткнула и кровушки своей в центр накапала. И села ждать, когда явится. Не сам, конечно, тень только, да и того хватит. Даже придремывать начала, когда зашипел голос гадюкой, заскрежетал да завыл так, что хотелось уши ладонями зажать.
— Зачем звала, ведьма? — с насмешкой спросил Шайтас. — Или решила ко мне в услужение перейти? Так давно жду.
Я выпрямилась, глядя, как демон слизнул раздвоенным языком мою кровь со снега, зажмурил красные глаза от удовольствия. Промолчала, а демон рассмеялся.
— Глупая Шаисса! Вижу, вижу, что сердце твое опалено, трепещет, страдает… Кровушкой истекает. Думал, ты умнее, да и тебя не миновала эта отрава, что людишки любовью зовут!
— Не ты ли поспособствовал? — глухо отозвалась я. — Не ты ли служителя к моему порогу привел?
— Может, и я, а может, судьба, кто знает? — усмехнулся демон, сверкнул красными глазами. А я на дуб оглянулась. Здесь силы живой много было, держала она демона внутри круга, но все равно затягивать разговор не стоило. Позвать зло не трудно, трудно обратно отправить.
— Отпусти меня, — хмуро сказала я.
Шайтас оживился, склонил рогатую голову, хвостом подбородок подпер.
— И заплатить готова?
— Чего ты хочешь?
Он снова захохотал так, что засохли веточки на дубе, осыпались пеплом.
— Знаю, зачем тебе свобода, — разинул Шайтас клыкастую пасть. — Ильмира спасти хочешь. Так забыл он тебя, ведьма. Сама уговор озвучила: уйдет раньше срока — про все забудет. Так что не было в его жизни ни тебя, ни твоего леса. Никогда, — демон обошел по кругу, принюхиваясь. — Но я тебе свободу дам. А плату… — из красных глаз капли багровые потекли, кровь его жертв и загубленных душ, — плату назначу. Иди к служителю, ведьма. Если вспомнит он тебя и суженой назовет над цветком папоротника, все свободны будете. Не потревожу больше. А если нет… — слезы кровавые зашипели на мохнатом лице демона, свернулись черными змеями, поползли по телу. — А если нет, все — мои! Навсегда! Принимаешь договор?
Ох, чуяло мое сердце подвох, но не глядя даже ощущала, как гаснет звездочка. Только потому Шайтас и не смог служителя забрать, что кусочек души его у меня остался. Демон скалился, бил хвостом по бокам, принюхивался.
Трудный выбор, да есть ли он вообще? Ильмир где-то с каждым днем все чернее душой становится, я и не живу вовсе.
— Согласна, — подняла я голову. — Но распорядиться чужой душой не могу, своей только. Лелю и Ильмира отпустишь, как бы дело ни повернулось.
Шайтас зашипел, гадюки на его голове на хвосты встали от злости. Но больно кровь моя демону понравилась. Давно он меня к себе зовет… Или уверен был в исходе.
