Тайны Поместья Торн - Маргарет Роджерсон
И, возможно, ее собственный портрет.
Медленно она спустилась по оставшимся ступенькам. Сайлас заметил ее. Он не шелохнулся, но слегка напрягся, когда она протянула руку и взяла его ледяную ладонь. Он не сжал ее в ответ, но и не отстранился.
— Какой она была? — тихо спросила она, изучая портрет Шарлотты. Натаниэлю снова бросилось в глаза, что, хотя он унаследовал внешность отца, в его глазах был смех матери.
— Необыкновенная. Честная женщина. — В его сухом, шепелявом голосе слышалось восхищение, слабое, как колыхание старых паутинок на ветру. — Время от времени она поручала мне присматривать за ее детьми, пока ее и Алистера не было дома.
— Она доверяла тебе.
— В некотором смысле. Она верила, что я не стану устраивать истерики, вызванные смертью или увечьем малолетних сыновей моего хозяина.
Несомненно, за этим скрывалось нечто большее, но она ничего не сказала, зная, как тщательно Сайлас оберегает свою личную жизнь. Одно неудачно подобранное слово — и этот хрупкий момент между ними может разрушиться.
— Вы бы ей понравились, — сказал он наконец. — Очень, я думаю.
Боль вонзилась в ее грудь, как стрела. Глядя на его элегантное лицо в профиль, прорисованное приглушенным светом ламп в фойе, она подумала о комнате со страусами, о пыльном билете в оперу, который он засунул в пиджак. И вспомнила спокойствие на его лице, когда он вошел в круг архонта, принимая свою гибель. Сайлас никогда не получит милости от смертных. Он никогда не умрет первым.
С болью в горле она поднесла его руку к губам и поцеловала. Его бледная кожа была холодной и безупречной, как алебастр. Она чувствовала его когти, и даже они были ей дороги.
— Госпожа? — Его голос ничего не выдал, но она догадалась, что на этот раз удивила его.
— Я хочу, чтобы ты знал: когда мы умрем, то не оставим тебя одно. Мы позаботимся об этом. Я обещаю.
Он повернулся и посмотрел на нее. В его глазах светилось нечто ужасное: жестокое и безжалостное нечеловеческое горе, горе, способное поглотить целые миры. На мгновение страх вонзился когтями в сердце Элизабет. Затем он улыбнулся, и мгновение прошло, оставив его лицо прекрасным и спокойным, как свежевыпавший снег.
— Идемте, — сказал он. — Я хочу кое-что показать вам.
Он повел ее из фойе в столовую, к глухой стене между двумя застекленными шкафами.
— Что… — начала она, но остановилась, когда он коснулся обоев, и они исчезли, открыв дверной проем, которого раньше здесь не было.
Они вошли в пустой бальный зал, высокие арочные окна которого сверкали лунным светом, отбрасывая на мраморный пол изломанные лужицы. Вздох Элизабет отозвался эхом, разлетевшись по высокому потолку, словно стая птиц в полете.
Зеркала вдоль стен множили отражения до бесконечности, создавая иллюзию огромного пространства, населенного сотнями собственных двойников, бесконечных копий Элизабет, глядящих вокруг с открытым ртом. Над ними возвышался балкон, перила которого тускло поблескивали под налетом пыли, головокружительно выделяясь на фоне полузакрытых фресок, украшавших потолок нежными оттенками голубого и золотого. Три опущенные люстры лежали на полу, наклонившись под углом, как будто их сморил сон, и они рухнули туда, как сказочные девы в многоярусных платьях из хрусталя и свечного воска.
От каждого их шага по зеркалам пробегала рябь. Элизабет на мгновение застыла, глядя на их отражения: Сайлас в своем строгом черном вечернем платье; она в ночной рубашке, держащая его за руку.
Его мягкий голос пробился сквозь чары.
— Последний раз бальный зал открывали для Среднезимного Бала 1807 года, и Господин Торн был еще младенцем. Он ничего не помнит об этом месте. Простите меня, госпожа, что я не позаботился об этом должным образом. Вы должны представить его таким, каким оно было восемнадцать лет назад: люстры подняты, свечи зажжены, фрески зачарованно двигаются. В углу играл струнный квартет, а в центре комнаты стояла ледяная скульптура, от дыхания которой у всех, кто стоял рядом с ней, замирало дыхание. — Он отпустил ее руку и отступил назад, подняв руку в сторону дверного проема. — Гости входили парами, одетые в свои лучшие фраки и платья.
У нее перехватило дыхание. Словно слой пыли сдуло со всех поверхностей, и она увидела, как на балконах сверкает свет свечей. Она слышала музыку, видела, как по потолку плывут нарисованные облака. Она представляла себе танцоров, проносящихся мимо, отбрасываемых в вечность зеркалами.
Очарование этого зрелища затронуло ее сердце. Она никогда раньше не танцевала. Она не знала, как это делается, и сможет ли научиться.
Дело не в том, что она была неуклюжей, просто она существовала в мире, который не был рассчитан на женщин ее размера. Она легко врезалась в дверные коробки, рассчитанные на людей на полголовы ниже, или опрокидывала стулья, пытаясь высунуть свои длинные ноги из-под тесного стола. Она знала это, и все же…
Перед глазами стояли призрачные танцоры, в ушах звучала призрачная музыка, но она взяла себя в руки и повернулась к Сайласу.
— Ты научишь меня танцевать?
Он улыбнулся. Было очевидно, что он ждал ее вопроса. Собственно, именно поэтому он и привел ее сюда.
— Ты ведь учил и Натаниэля, не так ли? — сказала она, когда ее осенило понимание.
— Когда-то давно, но не без уговоров. С тех пор он растратил все мои усилия.
Она вспомнила сплетни, ходившие в Поместье Эшкрофтов, Среднезимний Бал Натаниэль никогда не танцевал на вечеринках.
— Он будет танцевать со мной.
— Я на это надеюсь, госпожа. Начнем?
Беспокойство пронеслось в ее душе, и она растоптала его, как нерадивого книгочея. Танцевать было не сложнее, чем истреблять чудовищ.
— Что мне нужно делать?
— Здесь. Вот так. — Он взял ее правую руку в свою, а другую положил на талию. — С учетом твоего роста было бы лучше, если бы ты вела, но здесь это не имеет значения, я думаю. Господин Торн почти такого же роста, как и вы; он сможет достаточно хорошо видеть окружающее…
Затем он начал двигаться, ведя ее медленными, изящными кругами. Первые несколько оборотов она сосредоточенно смотрела себе под ноги, пока его рука не исчезла с ее талии и не подняла ее подбородок одним когтистым пальцем. Она тут же наступила на его сапог.
— Лучше я, чем Господин Торн, — сказал он, его глаза светились весельем. — Не
