Ведьмин костёр: обожжённые любовью - Татьяна Геннадьевна Абалова
– А если я в будущее загляну и посмотрю, как он будет с Зорькой обходиться? Вы же знаете, я могу. Мне бы только до руки жениха дотронуться, – я не стала говорить, что видение не приходит по моему желанию. Знать о том Миреле не следовало. – Если будет добр к ней, слова не скажу, а если увижу смерть, покажу вам красную ленту. Тогда сами решайте, отдавать внучку в руки охальника или спрятать от него. Дядька Петр поймет. Не промедлит. В тот же день тронется с места.
Мирела посмотрела на меня с опаской. Ей трудно было решиться дать обещание, что прислушается к моим словам. Гораздо проще жить, не ведая будущего. А иначе, здесь и сейчас придется принимать решение, которое круто изменит жизнь не только Зорьки, но и всех обозных.
– Вам решать, – я пожала плечами. – Побоитесь барону отказать – что же, так тому и быть.
– Хорошо. Загляни в ее будущее, а я уж решу по своему разумению. Только не знаю, как ты дотронешься до Гожо. Всякому он руку не даст. Сын барона как–никак.
– Что-нибудь придумаю, – я кряхтя поднялась с пола.
Разговор мы вели в той комнате, где жила беременная Шофранка. Она вышла за кипятком – у Мирелы мерзли ноги, а бутылка с горячей водой, подсунутая под десяток юбок, что носила бабушка Зорьки, хоть как–то согрела бы.
В дверях я столкнулась с Шофранкой. Та зыркнула на меня черным глазом, заставив посторониться. К груди беременная прижимала обернутую тряпкой бутыль. Я пропустила ее и поспешила к себе. Решение было найдено. Осталось только спросить у Зорьки, точно ли она не хочет замуж за Гожо? Следует затевать возню с предсказанием или она передумала?
Никогда и никому я не признаюсь, что собираюсь сделать ради подруги. Чтобы спасти ее, я пойду на ложь и без всякого видения будущего покажу Миреле красную ленту. Пусть решает, стоит рисковать жизнью внучки или нет. Да, я понимала, какую завариваю кашу, но иного выхода не находила.
Чтобы унять дрожь, которая колотила меня с того самого момента, как начался разговор с Мирелой, я быстро оделась и вышла на улицу. Мне нужно было побыть среди людей, чтобы отвлечься и снять волнение. А где потолкаться, как не на площади? Там, где чуть ли не каждую неделю выступали скоморохи. И не только из нашего обоза, но и из других ватаг, что прибыли в Град на зимовку.
За месяц пребывания в городе дорога к колокольне и обратно была истоптана мною десятки раз, поэтому ничего опасного я не ожидала. Шла, не торопясь, и вдыхала морозный воздух, который потихоньку остужал мою голову и унимал внутреннюю дрожь. Морозец щипал щеки.
Сегодня я посочувствовала стражнику, что дежурил на верхотуре колокольни. На высоте к морозу присоединялся ветер. Зато можно было быть уверенным, что пожар, если тот, не дай боги, случится, будет распознан в самом зачатке. Рачительный хозяин Града заботился о своих владениях. Видели мы этим летом, как дотла может сгореть город. От деревянных изб Извора осталось лишь пепелище. А сколько людей враз сделались бездомными? Зря мы тащились в такую даль, чтобы дать представление. Не перед кем было ложки бить и частушки петь.
Я старалась идти по обочине, чтобы не быть снесенной всадниками и толкающимися людьми. Коляда в этот год выпадала на четверг, Перунов день, поэтому народ торопился отовариться на ярмарке уже сегодня, чтобы встретить день зимнего солнцестояния сыто и весело. Наши тоже готовились. Шили новые колпаки, придумывали веселые сценки–драки, репетировали трюки с огнем.
«Ай, ромалэ, ай, чавалэ!» – услышала я за спиной на подходе площади. Оглянулась и увидела, что меня нагоняет толпа темноволосых и черноглазых парней, одетых по–праздничному ярко. Веселясь, они скалили зубы, что казались ослепительно–белыми на смуглых лицах, толкали друг друга и гоготали, точно кони.
Я пригляделась и поняла, что вижу перед собой молодых жеребцов из того самого табора, что с таким нетерпением ждали женщины нашего обоза. Среди всех выделялся один – высокий и красивый. Плечистый парень обладал той жгучей южной красотой, какой отличались все рома. Было заметно, что он в этом табуне резвых «скакунов» верховодит, а остальные к нему относятся с уважением, если не сказать, с опаской. Не толкают и не подсмеиваются.
Я остановилась и прижалась спиной к забору, чтобы меня ненароком не снесли. Парней шло много, никак не меньше двух десятков. Попавшиеся им на пути тоже боялись быть сметены волной и так же, как и я, липли к заборам.
Не знаю, что выделило из толпы меня. Приметили выбившийся из-под платка ярко-рыжий локон, или на особый манер сшитые юбки – их и душегрейку отдала мне Мирела. Вещи остались от ее дочери, матери Зорьки. Я сильно раздобрела и в прежнюю одежду уже не помещалась. Покупать новую на каких-то два месяца, посчитали невыгодным. Вот и донашивала чужие, но еще добротные вещи.
– Это кто у нас такой красивый?
Гожо, а это был он – я слышала, как его окликали, наклонился надо мной. Вытащил на всю длину и накрутил на палец мой рыжий локон. Потянул, чтобы я подалась вперед.
– Отпусти, – процедила я сквозь зубы.
– Из какого табора будешь? – Гожо и не думал отпускать. Держал меня за прядь, чтобы не дергалась и не сбежала.
– Отпусти, а то хуже будет, – я с угрозой сузила глаза.
– Что же ты, красивая, все грозишься? Хочешь, мы тебе жениха под стать подберем. А? – обернулся он к своим. – Кто желает румяного яблочка? Беленькая, спеленькая…
Я никогда не куражилась над людьми. Хоть и не делал Гожо мне больно, я чувствовала, что сейчас он свершает насилие: держит за волосы, не дает уйти, еще немного и швырнет в толпу «женихов», чтобы они сами оценили, насколько свежа «невеста».
«Мать–сыра земля, помоги», – попросила я Мокошь и схватила Гожо за руку. За ту самую, какой он держал меня за волосы. Схватила крепко, зная, что сейчас нас обоих обожжет.
– Эй, что ты делаешь? – зашипел Гожо. Вскрикнул бы от боли, но стыдно было показывать себя слабаком перед товарищами. Девчонка всего лишь схватила за руку. – Что там у тебя? Угли?
Он был бы и рад отцепиться от меня, но уже я не позволяла. Видела, как зло смотрел, но не отпускала.
– За тобой, Гожо, смерть ходит по пятам,
