Мой палач - Надежда Олешкевич
Меня же все это время заставляли следовать за ней, но в какой-то момент появился мерцающий барьер, от соприкосновения с которым в голове зародилось легкое щекотание. А в следующую секунду пространство озарила яркая зеленая вспышка и раздался оглушительный взрыв. Меня резко толкнуло вперед, но та же преграда не пропустила сквозь себя.
Вдохнуть оказалось слишком трудно, в легкие не поступал воздух… Я встряхнула головой, ничего не понимая. Все резко изменилось. Из-за ярких солнечных лучей пришлось прищуриться, гул людских голосов стал невыносимо громким, отчего я сразу же прижала руки к ушам.
Перед глазами плясали темные пятна, увидеть толком ничего не удавалось. Я не сразу поняла, что стою на коленях посреди оживленной улицы. Что-то было не так. Но что?
— Рэмми, Лилия… — тихо прошептала я и подняла взгляд.
А там быстрым шагом удалялся мужчина в черном плаще и вскоре скрылся в смутно знакомом переулке.
— Пойдем, — раздался рядом грубый голос, кто-то небрежно подхватил меня под локти и поставил на ноги.
Я растерялась, с трудом понимая, что происходит. Неподалеку фыркнул черный жеребец, на глаза попалось здание храма. А голова не переставала кружиться. Люди слились в смесь красок и звуков. Мне же хотелось упасть на землю и прижать руки к вискам. Спокойствие, тишина — именно в этом я нуждалась сейчас больше всего.
Но на любого рода мольбу мою руку лишь сильнее сжимали и подталкивали вперед. Ноги иногда заплетались, а запястья и вовсе оказались связанными. Мысли путались, стали какой-то кашей, вязкой, бесформенной. Я не могла сосредоточиться, даже с трудом определила, что на замену оживленной улице пришло тихое место. Яркий свет внезапно сменился темнотой, а тело и вовсе сковал холод.
Лязг, противный скрип. Каждый звук болью отдавался в висках, словно там резали кожу ржавой пилой. Меня посадили на что-то твердое, а через пару минут появилось долгожданное спокойствие.
Глава 8
Я открыла глаза и не сразу поняла, где находилась. К тому времени, как пришла в себя, день уже сменился ночью. Луна, не боясь оказаться замеченной, подглядывала за мной сквозь квадратное решетчатое окошко. Ее белый свет не разгонял мрак, позволив ему поглотить все углы камеры. Воздух был затхлым, неприятно резал горло. Шершавые серые стены давили со всех сторон, заставляя ежиться и обнимать себя за плечи, хотя господствующий в камере холод я бы не назвала сильным. В отличие от предыдущего места заточения, сырость здесь так не чувствовалась, но и приятной новую обитель тоже назвать было нельзя.
От попытки вспомнить прошедший день в висках защипало, обдало неимоверным жаром, а затем это неприятное ощущение распространилось по всей голове. Я схватилась за нее, села на деревянной лавке и долго не двигалась, пытаясь унять боль, которая вскоре все же затихла.
Мучительные минуты с зыбким состоянием, вот-вот обещавшим обернуться очередным приступом, медленно перетекали в часы. Белый свет на полу постепенно приближался к моим ногам, а затем и вовсе исчез, сменившись на другой, теплый, желтый. Я никогда не любила находиться без дела. В такие моменты обычно набрасывались ненужные мысли, заставляя копошиться в самой себе. Но сейчас почему-то было все иначе. Я ничего не видела, не слышала, лишь смотрела перед собой, не думая ни о чем.
Когда мне кинули миску с едой, жидкая часть которой расплескалась по полу, что-то щелкнуло в голове. А при виде второй порции мне и вовсе стало не по себе. Только теперь я заметила, что, кроме меня, здесь находился еще кто-то. Возле противоположной стены на куче сена лежал старик в рваных темно-зеленых лохмотьях. Он приподнялся на локте, сверкнул своими маленькими глазами и вскоре принялся поедать руками принесенный густой суп, вымочив сперва в нем ломоть хлеба.
Я опешила, пытаясь понять, как могла так долго сидеть на одном месте и не увидеть находящегося рядом старика. Он не внушал доверия, выглядел жутко, можно даже сказать, отвратно. Но, благо, сокамерник ничего не говорил, медленно пережевывал еду, устремив свой взор в окно. Его седые волосы торчали в разные стороны. Казалось, их мыли слишком давно, грязь пожизненно въелась в них, и избавиться от нее больше никогда не удастся.
Стоило ему повернуть голову в мою сторону, как я сразу же бросилась к другой миске, делая вид, что мне нет до него никакого дела. Но глаза сами тянулись к этому человеку. Он вытянул ногу, открыв моему взору дырявые сандалии с выступавшими из них толстыми грязными ногтями. Я шумно втянула воздух и отставила подальше от себя неприятного вида еду, чтобы понапрасну не тревожить свой желудок.
К решетке подошел охранник и с хмурым видом открыл замок. Скрип ржавых петель неприятно полоснул слух, заставив поежиться. В камеру вошел полноватый парень, которому было от силы лет восемнадцать. Я потупила взгляд и сгорбилась, чувствуя себя в высшей степени неуютно. Одно дело — находиться под неустанным надзором стражников, а другое — среди заключенных. Возможно, кто-то, подобно мне, попал сюда по воле случая, но кто-то мог сидеть здесь и за серьезное преступление. Вдруг они убили кого-то? А если изнасиловали?
Но в следующую секунду я фыркнула и подняла голову, повернувшись к присевшему на мою лавочку молодому человеку. Зачем надумывать лишнее? Возможно, этих двоих все-таки стоило бояться, но не здесь. Тем более такие не будут насильниками, не станут избивать. Старик хоть и страшен, но у него не хватит сил совладать со мной. А этот юноша с хорошим брюшком выглядел уж слишком добрым и безобидным.
— Привет, — слегка приподнял объект моего внимания брови.
Он с затравленным видом смотрел на меня, а затем с неподдельным интересом окинул глазами камеру. Ему не понравилось увиденное.
— Привет, — задумчиво протянула я в ответ, в это время скользя взглядом по его одежде, рукам, обуви и возвращаясь к волосам.
Рубаха из грубого материала выглядела слегка поношенной, на ней в нескольких местах остались темные круглые пятна, на рукавах она была и вовсе сильно помята, будто моему новому сокамернику частенько приходилось закатывать рукава. Его внешний вид наталкивал на мысль, что он работает в какой-нибудь лавке, моет посуду или помогает в готовке. Его руки выглядели слишком уж чистыми, чтобы подметать улицы или заниматься тяжелым
