Коллоидный Мир - Антон Чернов
Ну и присел на ложе, откупорив бутылку. Принюхался, пахло неплохо. Хлебнул, покатав на языке — вкусно, градусов с двадцать, наверное, если рецепторы не врут. Ну и сделал несколько глубоких глотков, скользнув во внетелесье, не без интереса проверяя туловище Архивом.
И выходило, что пойло даже покрепче, а вот с алкоголем выходило… забавно. Итак, до определённого градуса он вообще не вызывал никаких пертурбаций. А вот после “лёгкого опьянения” и выше — печень ставила стальной заслон, выводя из крови лишнее ультимативно. Проверил, перепроверил и аж поёжился, по прикидкам. Стриведу надо было, чтоб иметь шанс спиться, глушить годами это пойло, литров по десять в день, не меньше. Это папаша жёг, не по-детски в самом прямом смысле, констатировал я.
Ну, впрочем, может, печень повреждена была слабовосстановимо, припомнил я сеть белых, почти незаметных шрамов на теле Стриведа. Но всё равно, ощущение, что он сознательно самоубился, а не спился по слабости.
В общем, старика потереблю, а сам пить… ну иногда можно, а так не особо хочется. Иногда, для расслабления можно, но тут и полбутылки хватит, притом что лёгкое опьянение долго держаться должно, для отдыха неплохо.
Пришёл в себя, обнаружил скромно сидящую на краешке ложа Олу.
— Светцы погашу, Стригор Стрижич? — полюбопытствовала она, на что я кивнул, валясь на кровать.
А через минуту Ола скользнула под шкуру, поворочалась, посопела и развернулась ко мне.
— Так вы ж любится хотите, Стригор Стрижич, — выдала она, подтвердив и женскую “феромонную чувствительность”.
— Ты не хочешь, давай спать, — отмахнулся я, благо желание было, но такое… не слишком сильное, скорее как в теле Мороза с голой девицей рядом — можно вдуть, можно не вдувать, скажем так.
— Негоже мне Стрижича без ласки оставлять, — выдала девица, юркнув под шкуру и зашуршала там.
И весьма приятно и умело закрыла вопрос в устной форме. Умница какая, оценил вполне удовлетворённый я.
— Любо вам, Стригор Стрижич? — полюбопытствовала девица, поднимаясь из-под шкуры.
— Любо, Ола, — прижал я девицу к себе. — Спать давай.
— Как скажете, Стригор Стрижич, — довольно прижалась ко мне девица и вскоре засопела, уснув.
А я некоторое время полежал, подумал, поприкидывал расклады, что завтра делать и как. Ну и порадовался весьма приятной и понимающей любовнице, не без этого. Вот реально, от такой “на сторону” ходить не хочется, но… ей не в обиду, а мне надо. Ладно, на обратном пути из Ростока решу. Будут у меня, блин, половые повинности сезонные, хмыкнул я, засыпая.
4. Судьба купеческая
С утра, фактически на рассвете, меня поднял ментальным тереблением Управитель, на тему “толпы у ворот”. Дотопав спросонья до стены с чётким желанием прибить паразитов, я, на оных взглянув, решил их не прибивать.
Это весёлкинцы припёрли шкуру жоруна, о которой я изволил им выдать указания. Здоровая была она, полдюжины человек пёрла, но в целом — Индрик потянет.
Дело в том, что у меня и моих подчинённых не было средств передвижения, соответствующих скорости Индрика. То есть я за световой день (на Индрике — и ночью) мог добраться до Ростока. А вот караванами всяческими или даже “бегом” — два дня, как ни крути. В трети дня пути Индрика от поместья располагался постоялый двор, в котором что пешим, что “окоровленым” (а коровы могли использоваться как тягловая скотина, невзирая на свои “продуктовые” кондиции) надо было ночевать, и уже с началом светового дня двигать в Росток.
В противном случае путешественников ждала весьма неприятная ночёвка в поле (с вероятностью сжирания процентов в семьдесят) и, как просветил Недум — ехидно запертые до рассвета ворота городка.
Ну а я был во времени ограничен — в городке куча дел, а оставлять надолго подведомственные населённые пункты без присмотра категорически не можно.
И свинство былинное, и сожрёт какая-нибудь пакость из Пущи — тамошние пакости весьма в сжирании моих пейзан были подкованы.
Так что был у меня план, прихватив денежку и шкуру, рвануть в Росток одному пораньше. Правда, не так “пораньше”, как вышло, но тоже ничего, заключил я, застраивая невыспавшихся слуг на тему “шкуру упрессовать в удобоваримый формат”.
— Стригор Стрижич, угодно ли вам чего? — подала голос Ола, проснувшаяся, когда я полез за денежкой и документом, уже в доспехе.
— Не успеем, — хмыкнул своим мыслям я. — В Росток я. Ола, гостинец тебе привезти?
— Ой, Стригор Стрижич, да не надо, есть всё у меня, — замахала ладонями вскочившая служанка. — Вы только сами быстрее возвращайтесь, грустно без вас.
— Вернусь, — посулил я.
И, про себя, не без иронии, напевая песенку “лучший твой подарочек — это я”, направился во двор. Взмыленные слуги совершили трудовой подвиг — утрамбовали шкуру в плотный свёрток, полутора метров длиной и меньше метра диаметром. Так что высказал я искреннюю похвалу, да и призвал Индрика.
Последний, лентяй этакий, глазом жалобно под поклажей на меня косился, но не разжалобил: сам лось здоровый, а его буркалом акульим только до недержания пугать, а не жалобить.
Перед отправлением подозвал я Недума, уточнил всё, что знает, получил тычок “куда ехать”. Благо одним из естественных, но мной не отмечаемых чувств было ощущение сторон света.
Подозреваю, электрочувствительность шевелюры выступала в роли компаса.
Ну и потрусил Индрик бодро к Ростоку, перестав из себя умирающего корчить.
Собственно, в дороге я ни на какие приключения не нарывался, любуясь округой и тренируя эфирные воздействия до лёгкой боли в надсердечнике. Медитировать было откровенно страшновато: та пара воронов меня от щёлканья клювом в дороге прекрасно отучили.
Ландшафт представлял собой этакую лесостепь: разливные, заливные и не очень луга и время от времени встречающиеся рощи. Дорог не было как класса, а вот флора выходила чертовски приглядна — совершенно потрясающие по красоте цветы, что, с учётом более чем семицветья восприятия, было действительно потрясающим. Даже пожалел, что “у нас” не так, но сам себя опомнил: у меня всё под поля распахано либо луга под пожрать коровам. Цветы — конечно, красиво, но пейзане, быдлы такие, кушать хотят, а не цветочками любоваться.
Вообще, выходило земли-то дохрена, совершенно ненаселённой, но это, не менее очевидно — следствие агрессивной фауны (чувствительность даже сейчас цепляла всяческую живность, очевидно, затаившуюся, почувствовав Индрика) и отсутствия “защитников”. Ну и желания “в цивилизации” пребывать, тоже фактор: жизнь Стригора и его предков, в постоянном зверобойстве “пограничного баронства”, успешным родовичам, судя по всему, не по нутру.
В районе полудня проехал мимо “постоялого двора” — тот же купол, что и над деревеньками,
