Александр Арбеков - О, Путник!
— Возможно, вы и правы, — рассмеялся я, а потом снова помрачнел. — А откуда это в вашем словаре вдруг появилось слово такое заморское и диковинное, — «релаксация», а!? Вития вы наш?!
— Сир, я немало времени провёл в библиотеке БАРОНА.
— А, ну да… — поморщился я. — Вернёмся к основной теме… И как же теперь вы будете писать в Летописи? «Как сказал мудрый грек Сократ в пятом веке до нашей эры…». Ну так далее и тому подобное. Как объяснить народу, где находится Греция, и когда был этот самый пятый век, и что такое эра?
— Сир, можно сделать немного по другому. Ну, допустим, в Летописи я пишу так: «Император внимательно и иронично посмотрел на меня, неспешно поболтал в бокале Звизгун и сказал: «Как говорили в старину э, э, э… — ПОЭТ замялся, подбирая подходящую цитату.
— «Сколько же есть на свете вещей, без которых можно жить», — иронично усмехнулся я. — Кстати, первым эту, в общем-то, простую мысль выразил именно Сократ. А насчёт старины вы правы. Ссылки на неё всегда уместны. Нам всем кажется, что в старину люди жили лучше и были мудрее. Полная чушь, конечно, но многие в это верят. Пусть так и будет…
Все облегчённо рассмеялись, расслабились.
— А вот ещё вариант, — задумчиво сказал я. — Можно написать примерно так… «Шла долгая и изнурительная осада крепости, где находился мятежный Правитель Третьей Провинции. Император и Придворный Летописец стояли на холме и внимательно наблюдали за её жестокой и кровавой осадой. Летописец вздохнул и сказал: «Да, Ваше Величество! В буре мятежа люди, едва годные для того, чтобы грести веслом, овладевают рулём». Император грустно ответил ему: «Ну что же. Излишнюю жажду власти приходится утолять кровью». Оба после этого скорбно замолчали. Через некоторое время Император хлопнул Летописца по плечу и весело сказал: «Дружище, есть время для печали, есть время для радости. Поехали, пообедаем и выпьем! Поднимем настроение!».
Все дружно рассмеялись. Потом наступила минутная тишина, которую прервал ПОЭТ:
— Сир, афоризмы великолепные. Я сейчас же внесу их в Летопись. А, вообще, Вы меня прекрасно поняли. Я очень рад. Такие сцены будут разбавлять несколько однообразное и поэтому скучное описание истории в нашей Летописи. Надо придавать повествованию этакий шарм, романтизм, лёгкость, воздушность, беззаботность! Следует чаще рассказывать о встречах с простыми людьми, о ваших соратниках, показывать их в привлекательном свете. Вы же сами как-то сказали, что Короля делает свита. И, вообще, больше юмора, иронии, даже сарказма! Понимаете?
— Я не дурак, всё схватываю на лету. Но, сударь, к чему такие длинные нотации и советы? Ведь вы, а не я, пишите Летопись! Что до сих пор мешало воплощать в жизнь ваши вполне разумные мысли?
— Вы её редактируете, Сир… И ещё — ГРАФИНЯ…
— Ну, да, ну да… — улыбнулся я. — Ладно, начинайте Летопись улучшать, добавлять, разбавлять, углублять, простирать, и так далее… Только знайте меру! Перебор порой бывает хуже недобора, и наоборот. Балансирование на тонкой и неверной грани каната между этими двумя вечными ипостасями и определяет мастерство канатоходца. Думаю, вам не стоит объяснять, кто у нас в данной ситуации канатоходец?
— Сир, — конечно же, нет! Я обязательно внесу эту ценную мысль в анналы, — с воодушевлением заявил ПОЭТ.
Все рассмеялись. Я только сейчас обратил внимание на то, что мы приблизились к замку на такое расстояние, когда уже надо было соблюдать определённые меры предосторожности. Вблизи крепость выглядела более внушительно, чем издалека. Она была довольно массивной и мощной, и мой оптимизм по поводу её быстрого захвата несколько угас.
Небо над нами висело тяжело, сурово и серо. Высокие башни замка уверенно, зловеще и надёжно подпирали его снизу. Вокруг царила мрачная и напряжённая тишина. Мир замер в предчувствии её скорого убийства. Конь подо мною находился в полной неподвижности, спутники рядом так же неподвижно созерцали угрюмую крепость. Было как-то нехорошо и неспокойно на душе.
— Интересно, сколько в ней воинов? — буркнул я.
— Не много и не мало, Сир, — откликнулся ШЕВАЛЬЕ. — Старый Граф сосредоточил в ней все силы, которые остались в Провинции, оголив другие укрепления.
— Не люблю я все эти осады, штурмы! Люблю лихую рубку в открытом поле! Эх! Чёрт возьми! — поморщился я, а потом оглянулся, развернул коня.
Триста дюжих Гвардейцев, находящиеся в тридцати шагах от меня, и шесть тысяч пехотинцев, следующие на почтительном от нас расстоянии, построенные в двенадцать походных колонн, замерли, как вкопанные. То же сделали и пятьсот всадников за ними. Молодцы ребята! Какая, однако, выучка, какая дисциплина!
Я снова развернул коня и двинул его в сторону замка неторопливой рысью. Перед осадой надо было что-то произнести для истории. В голову ничего судьбоносного, особого и оригинального не приходило. «Чёрт возьми, я стал настоящим заложником своего собственного Имперского Цитатника!», — в очередной раз возмутился я про себя. Да, всё время все ждут от меня чего-то умного. Но любой, даже самый полноводный источник, когда-нибудь высыхает, иссякает и мелеет! Может быть, Бог с ним, с этим Цитатником? Да нет! Если неглупый человек начинает говорить что-то умное, то ему приходиться делать это до конца жизни, иначе окружающие его люди подумают, что он стал дураком или даже придурком! Увы, увы… Что же делать, придётся продолжать творить и вспоминать…
Между тем ПОЭТ и ШЕВАЛЬЕ, по-прежнему следующие рядом, выжидающе и вопросительно смотрели на меня. Я, как всегда в таких случаях, напрягся и, с трудом найдя в закоулках памяти подобающую данному моменту фразу, мрачно и со значением произнёс:
— Великие дела не делаются сразу!
— Однако, — как хорошо и тонко сказано, Ваше Величество, — с искренним восторгом произнёс ШЕВАЛЬЕ. — Вы, или Сократ?
— Софокл… Был такой драматург, философ и политик, — раздражённо ответил я, а потом тяжело взглянул на ПОЭТА. — Можете написать в этой чёртовой Летописи так: «Император задумчиво посмотрел на чёрную мрачную глыбу замка, возвышающуюся перед ним, и произнёс пока только ему понятную фразу: «Как говорил когда-то очень давно один мудрец, великие дела не делаются сразу». — А потом он тронул коня, оставив соратников в восторженном недоумении и в глубоких раздумьях».
— Этот Софокл, — тоже грек? — спросил ШЕВАЛЬЕ. — Я становлюсь его поклонником.
— Конечно же, грек. Оттуда, с этой самой Греции, очень много чего началось, и много чего там же и закончилось — ответил я, а потом строго добавил. — А вот тема поклонников, как и кумиров, мне очень не нравится. Здесь вам не Венская оперетта! А вы, отнюдь, не пьяный гусар, запутавшийся в кулисах! Понятно!?
