Меж двух огней (СИ) - Эр Анастасия

Марк сунул руку за воротник рубашки и ослабил галстук. Елизарова повела острым плечом и отстраненно сказала:

— Я не хотела, чтобы Денис меня целовал.

— А я не хочу смотреть, как он тебя облизывает, когда вздумается.

— Тогда, может, будешь облизывать сам, — бросила Елизарова.

Он бессознательно и едва заметно кивнул несколько раз, качнувшись с пятки на носок, обхватил ладонями ее лицо и поцеловал.

Ее волосы пахли дождем, пролившимся после засухи.

Дождь лил на треснутую землю, залечивая раны в горячей земле. Вода собиралась в глубокой расщелине, и когда земля захлебнулась ею, превратилась в мутный пруд.

Марк черпал эту воду руками и жадно хлебал, пытаясь утолить жажду быть с Елизаровой.

Но этой водой нельзя было напиться.

Когда-то в том пруду — глубиной в столетия — топили колдунов, чтобы доказать, что они обычные. Нормальные, как все.

Марк сам погружался в него, связанный по рукам и ногам, — и не упорствовал.

Потому что на дне его ждала ведьма, утонувшая много веков назад.

Глава 15. Чумакова

Никита с каждым ноябрьским днем становился все бледнее.

Маша держала его за руку и чувствовала, как уходит из пальцев тепло.

Она еще никогда так не переживала за человека. Даже когда младший брат в детстве болел, думала: если тот помрет, станет хотя бы потише. Ну, дурой была мелкой.

А сейчас Маша целовала холодные губы Никиты — наплевав на их договоренность не делать этого на людях — и убирала со лба отросшую челку, чтобы потрогать температуру.

Верейский твердил, что он в норме, и с готовностью отвечал на рваные, торопливые поцелуи.

В двадцатых числах Никита заболел и даже после Перцовой настойки, которой Варламова наварила до небес, продолжал кашлять как старик.

— Верейский, ты точно в порядке? — обеспокоенно уточнила Маша, когда он зашелся в очередном приступе. — Тебе надо больше жрать, ты слышал, что Галина Львовна сказала? А ты не жрешь. В кои-то веки, — проворчала она.

— Я в порядке, Маш, — спокойно ответил Никита и улыбнулся как обычно — после этой улыбки ему обычно и давали. — Настойка не всегда действует мгновенно, а жру я нормально.

— Ты жрешь как обычный человек, а раньше ел втрое больше.

— Наелся, наверное, — весело выдал Верейский, комкая очередной листок и отправляя в камин. Что-то у него не клеилось с письмом домой. — Помоги придумать, почему я не приеду на каникулы, а? — попросил он.

— Напиши, что у тебя легкое вывалилось, и ты будешь искать его всю неделю.

Никита провел рукой по густым волосам и скорчил рожу.

— Почему ты не хочешь ехать? Я вот, например, не хочу видеть морду Мишки. Морды Макса и Матвея тоже не хочу, но чуть меньше. Поэтому остаюсь здесь.

— А вас всех специально назвали на одну и ту же букву? — вопросом на вопрос ответил Верейский. Машу начинало бесить, что все вокруг обходят основное содержание ее вопросов.

— А как же, — огрызнулась она, — у папашки фантазия размером с кошачью письку. Зачем вообще что-то объяснять? Просто напиши, что не приедешь, ты же совершеннолетний, тебя не могут заставить.

— А что же ответить тетушке Луизе, — перекривил Верейский чей-то тонкий голос, скорее всего, материнский, — когда она спросит, где Никита? Ну конечно, у нее же нет двух десятков других племянников, — добавил он уже своим голосом. — А как объяснить дедушке, где я? А мои племянники, которым шесть и четыре, как же они там без меня? — с сарказмом вопросил Никита. — А если Марина родит третьего на Новый год? Она может. Лучше бы первого апреля родила.

— Весело у вас, — протянула Маша. — Чую, если мои братцы размножатся, меня ждет примерно то же самое.

— Хочу хоть неделю пожить в доме, где всего два-три человека, — вздохнул он.

— Приезжай ко мне на Новый год, — послышался голос Елизаровой за их спинами. Она бесшумно закрыла за собой дверь, подошла и села в кресло между ними. Верейский прекратил грызть карандаш и удивленно поднял брови.

— А у твоих родителей не возникнет вопросов, что за мужика ты притащила в дом?

— Не хочешь ехать — так и скажи, — хихикнула та.

Маша так и не поняла, в шутку она приглашает или на самом деле.

— Я помешала? — Елизарова заметила ее взгляд и осеклась.

— Нет, конечно, — быстро ответил Никита. — Ты откуда так поздно?

— Опять трахалась, — сказала за нее Маша, как будто сообщила, что на завтрак — снова каша.

Ева нехорошо ухмыльнулась:

— А что, какие-то проблемы?

— От тебя Исаевым несет. Ты даже говорить стала его словами. Сколько у тебя отработок за несданные рефераты? Восемь или уже больше? — Маша искренне переживала на нее. Хотя не только за нее, если быть совсем честной.

— У тебя отработки за домашку? — вскинулся Верейский. — Какого хрена, Елизарова?

— Ну спасибо тебе, Челси, — ядовито произнесла Ева, — за то, что держишь язык за зубами.

Маша упрямо сжала губы. Иногда Елизарова становилась мерзкой до блевотины. У нее на висках и на лбу начали проступать синие жилки, как у девок с истощением.

— С каких пор ты скрываешь от меня свои штрафы? — с каменным лицом спросил Никита, поднимаясь на ноги.

— А вот как раз с тех пор, как с Исаевым шляться начала, — не сдержалась Маша. Она сама не могла понять, чего в ней больше — желания вернуть нормальную Еву или рассказать Верейскому, что Елизарова все свободное время проводит под Исаевым. Или на нем.

Маша скучала по нормальной Еве, ей не нравилась эта. С этой было скучно, она вела себя так, будто теперь знает о сексе больше всех, и Маша не знала, поржать над ней или сразу послать нахуй.

Верейский взял эту Елизарову за плечи и тряханул. Голова Евы мотнулась в сторону, она замерла и испуганно посмотрела на него. Никита редко вел себя так грубо.

— Я жду, Елизарова, отве…

Верейский не договорил, отпустил ее и согнулся пополам в очередном приступе кашля.

— Ник, что с тобой? — прошептала Елизарова своим прежним голосом, как будто не было этого сраного ноября. Этих холодных ладоней Верейского и синих прожилок под кожей Евы.

Маша почти перестала злиться из-за этого дурацкого прозвища, которым Верейского наградила Ева.

— Он больше недели такой, — ответила она за Никиту, помогая ему сесть. — А ты даже не заметила. Наебалась? Поздравляю. Иди дальше ебаться. Ну, иди, — и махнула в сторону спален.

На глаза Евы навернулись слезы. Маша испытала что-то вроде удовлетворения. Лучше быть честной сукой, чем безразличной, как Елизарова.

— Почему ты раньше не сказала? — сипло спросил Верейский, когда Ева свалила.

— А ты как будто сам не видел, — выплюнула она. — Просто ты так правдоподобно притворяешься, якобы тебе все равно, что в самом деле ничего не замечаешь. Вдобавок меня дурой считаешь. А я прекрасно знаю, что происходит.

— Ну, ты всегда все знаешь, — то ли с издевкой, то ли без сказал Никита.

— Стараешься не думать, что Исаев с ней делает? Тебе так легче?

— Ты опять со своей безумной теорией, что я влюблен в Елизарову?

Никита, наверное, уже забыл, что в больничном покое несколько недель назад практически сознался в этом.

— Слушай, Верейский, да люби ты кого хочешь, — фыркнула Маша. — Только член свой далеко не убирай.

За этими словами она прятала отчаяние. Ее жрал изнутри страх.

Представь, что будет, когда Верейский сломается, шептал внутренний голос. Ему, кажется, недолго осталось. И, как бы ни повернулось, костей он не соберет.

Либо он сам свихнется, либо Ева, распахнув глазищи от удивления, хвостом махнет, либо Исаев пришибет, когда узнает.

Елизарова ночь через две ночевала где-то с Исаевым и возвращалась под утро, уставшая и сытая. Что Исаев с ней творил, Маша уже не спрашивала, но предполагала, что он не теряет времени на разговоры. Тренировки он заканчивал ровно в назначенное время и махом выметался из раздевалки, поручая закрыть ее Верейскому, Вербину или Баженову.