Коварство потаённых - Алиса Макарова
— Не мог ты сразу её схватить! Вот если б она меня поцеловала, я б…
— Знаем, знаем, сей момент потащил бы её в ближайшие кусты, — насмешливо перебил Йомен, памятуя о любвеобильности падкого на женскую красоту Петро, ставшей по всем окрестным деревням притчей во языцех.
— Смейся, смейся, уж я б её не упустил! — насупившись, ворчал тот, тщетно пытаясь всунуть ногу в замотавшуюся штанину.
— Верно сказывал Старый Эд, озеро-то это проклятое. А мы всё посмеивались над ним, думали, это он по пьяни сочиняет.
— Спасибо скажи, что жив остался, а то б утащила тебя под воду чародейка озёрная.
Обсуждая меж собой внезапно открывшуюся магическую силу озера, Йомен и Петро быстро зацепили так кстати прибившуюся к берегу лодку, навалились на неё с двух сторон, и с оглушительным всплеском перевернутая посудина встала на место, окатив свежевысохшего Петро фонтаном яростных брызг. Сетуя на вновь промоченные штаны, он угнездился на корме, где, взявшись за единственное непотопленное весло, сиротливо погрёб прочь от колдовского омута.
Глава 7. Вести
— Слыхал, что поговаривают? — чернущий от копоти взмокший Петро вылез из дымохода, отбросив кусок закопчённой пакли. — Намедни Старый Эд резался в своём трактире в картишки с заезжим гостем да нажрался вусмерть. А тому карта так и прёт, ну он возьми да и ляпни, мол, ставлю все свои угодья да против Эдова трактира. Больно уж, говорит, у вас тут пиво хмельное, мне по вкусу. А Эд-то сам порядочно налакался, лыка не вяжет, да и согласился. Марта его дюже рыдала и руки заламывала да в ноги ему кидалась, а тот хрясь кулаком по столу, мол, я, говорит, в доме хозяин, забирай, всё на кон ставлю: и трактир, и ещё лошадей табун в придачу. А тот возьми да и проиграй. А парень-то непростой оказался, у него пшеничных полей вплоть до самых городских стен засеяно. Да доходу-то от них, почитай, мешков десять золота с каждого — мука-то отборная, на княжеский двор возится. Он там официальным поставщиком значится. Эд-то теперь ходит гоголем, всё хвалится, мол, справлю себе избу новую, да двухъярусную, чтоб по утрам на балконе чаи гонять. Мельницу вот собрался перестраивать, чтоб зерно самому молоть да муку чистоганом князю гнать.
Покосившаяся заброшенная мельница мирно доживала свой век на подворье Йомена, приютившись сразу за домом, грозным скрипом грозя развалиться под ударами ветра и проломить закиданную свежей соломой крышу его избы. Йомен уже давно порывался разобрать её на дрова, да память об отце останавливала его. Будучи деревенским мельником, тот прожил здесь всю жизнь и своими руками выстроил её, да ещё возвёл дом, где теперь и обосновался Йомен. Склонившись над ручьем в самом узком его месте, где стремительный поток с рёвом нёсся вниз с крутого косогора, она ещё могла похвастаться гордо выпяченным громадным мельничным колесом, грустившим о былых временах, когда оно без устали крутилось, звучно шлёпая лопастями пенившуюся стремнину.
Йомен призадумался. Несомненно, это было ближайшее место на ручье, пригодное для мельницы. С другой стороны, ему нравился отчий дом, высившийся у самого берега. Он давно уже привык к нескончаемому журчанию волны, а добротный дубовый сруб мог простоять ещё не одну сотню лет, балуя в июльский солнцепёк столь необходимой прохладой.
У него не было никакой охоты продавать подворье, пусть даже Старый Эд посулил бы ему все сокровища мира. «А может, Петро всё брешет», — подумал он и выбросил беспокойные мысли из головы.
Однако же, слывший в селе самым бессовестным сплетником, у которого язык, что помело, Петро на этот раз оказался прав.
Ещё не успел вскарабкаться на небо Вечерний Месяц, как скрип калитки возвестил Йомена о непрошеном госте. Волоча ноги по двору, Старый Эд доплёлся к нему под навес и, обшарив хитрыми глазками разбросанные тут и там инструменты, вкрадчиво запел:
— Слыхал, что нынче в трактире было?
— Да, слыхивал уж!
— Небось, Петро, что сорока на хвосте, принёс.
— Он самый. Только не продам я избу.
— Ты погоди, не горячись. Давай хоть в горницу зайдём, потолкуем. Я ценой не обижу.
— Сказал, не выйдет. И денег твоих не возьму.
— Как же, ты и сам с умом. Только вот умом да гордостью сыт не будешь. Ты парень молодой, справный, хозяйство себе заведёшь, телят купишь, али коней.
— Мне дом этот дорог. Отцово наследство.
— Так а я об чём? Пора и о своём наследии подумать, какого добра нажил? Что детям своим оставишь?
— Слушай, Эд, ищи другое место под мельницу, а этой избой торговать не стану.
— Да ты не серчай, я ж по справедливости хочу. Сотню золотых тебе отсыплю. На них знаешь, какое подворье можно отгрохать — любо дорого!
— Мне и тут хорошо
— Две сотни бери. И хату новую тебе срубим, аккурат возле Дубравы, всё к озеру ближе будет.
— Говорю ж, не перееду.
— Забирай двести пятьдесят.
— Завязывай, Эд!
— То ж можно полста лет прожить и забот не знать, каждый день в трактире пенным угощаться, да не одним!
— Ну не продам я дом!
— Четыреста?
— Да не в деньгах тут дело!
— Деньги мои не нужны? Тогда чего же ты хочешь?
— Ничего мне от тебя не надо! — вконец разозлился Йомен и, с досады метнув молоток под стол, повернулся спиной и направился к двери. Он был уже на пороге, когда вслед ему заскрипел вкрадчивый голос:
— Знаешь, а я тут долго подбирал жениха для Анны.
Будто вдаренный обухом топора по голове, Йомен прирос к полу и, медленно развернувшись, уставился на Старого Эда.
— Ты стал бы ей отличным мужем.
— Она никогда не согласится, — хрипло просипел Йомен, сглатывая слюну.
— Уважит традиции предков. Слово отца — закон.
— Не могу же я тащить её замуж насильно!
— Да? А по мне так пусть хоть заупирается, перечить всё равно не посмеет.
— Не стану я так.
— Ну, как знаешь.
— Да она же возненавидит меня за это! — вырвалась у Йомена отчаянная мольба.
— Да пусть ненавидит, сколько хочет — зато будет полностью твоей. Ты ведь этого так хочешь?
Хитрый взгляд Эда, казалось, прожигал его насквозь, проникая в самые сокровенные уголки сердца. «Он знает», — пронеслось в голове у Йомена. «Да все уже знают», — тут же поправил он себя. В глубине души он был готов поклясться, что это его самое сокровенное желание,
