Ким Харрисон - Белая ведьма, черные чары
Мысли о корице и малине преследовали меня до самой моей комнаты. Я содрала ленту со следующей коробки, и там оказались музыкальные альбомы — я вообще забыла, что они у меня есть. Обрадованная, затолкала коробку в прихожую, чтобы потом разобрать вместе с Айви.
У Айви все было в порядке. После заката она на мамином «бьюике» поехала поговорить с Ринном Кормелем. До восхода я ее возвращения не ожидала. На той неделе она рассказала ему о потайном убежище, о том, что Денон оказался упырем Арта, приставленным наблюдать за ней, пока она не ушла из ОВ, и рассказала, как Арт погиб. Я надеялась, она промолчала, как ее аура меня защитила, когда я взяла из линии столько энергии, что камень расплавился. Хотя она и это должна была ему рассказать. Не то чтобы это меня как-то смущало, но зачем мастеру-вампиру, хозяину города, сообщать, что ты такое умеешь?
Удивило ли меня, что ее аура смогла прикрыть мою душу? Я никогда раньше о таком не слыхала, и поиски в Интернете и в книгах тоже ничего не дали, но раз наши ауры слились в тот последний раз, когда она меня кусала… в общем, удивлена я не была, а испугаться — испугалась. Здесь был потенциал для поиска способа соединить в одно целое ее душу, тело и разум после первой смерти. Я только еще не знала как. У Кистена, когда он умер второй раз, душа была при нем — это я знала. Чего я не знала — потому ли это, что с ним была я и наша любовь друг к другу, или потому что он быстро умер два раза подряд, или дело вообще в чем-то совсем ином. И я не собиралась это выяснять, рискуя душой Айви. Сама мысль о ее смерти вызывала у меня ужас.
В третьей неподписанной коробке оказались снова мягкие игрушки, и я села рядом с коробкой, машинально запустив в нее руку. Улыбка у меня стала грустной, когда я погладила единорога по гриве. Этот у меня был на особом счету — всю мою школьную юность простоял у меня на подзеркальнике.
— А вот тебя я, может быть, оставлю, Жасмин, — прошептала я, и тут же выпрямилась от укола адреналина.
Жасмин — так ее звали! — вспомнила я с восторгом. Так звали черноволосую девочку, с которой мы тогда дружили в лагере последнего желания у Трентова папочки.
— Жасмин, — прошептала я, в порыве чувств прижимая к себе плюшевого единорога и улыбаясь с горькой радостью. Теплая-теплая была игрушка. Я вспомнила, как она куда большую площадь согревала, когда я была моложе.
Я потянулась и поставила единорога на подзеркальник рядом с жирафом. Больше не забуду никогда.
— Вот ты и дома, Жасмин, — прошептала я. Трент не меньше меня хотел знать ее имя — он был в нее влюблен, и ничего у него не осталось на память. Может быть, если я скажу ему имя, он мне скажет, выжила ли она — сможет посмотреть в записях отца.
Надо будет попытаться починить эту изгородь, подумала я, копаясь в поисках игрушки, у которой ни имени не будет, ни связанного с ним лица — чтобы отнести Форду и Холли. Я знала, что он будет благодарен за все, что поможет отвлечь и социализировать младенца-баньши. У них вдвоем все было отлично, когда я звонила, хотя у Эддена отнюдь не вызывало восторга, что Форд все время на больничном или сидит в импровизированной детской в углу своего кабинета. Плюс еще детский горшочек в мужском туалете.
Капитан, помню, разорялся на эту тему минут пятнадцать, а я слушала, осклабясь.
Вытащив слона по имени Раймонд и синего медведя по имени Гамми, с которыми у меня были связаны только приятные воспоминания, я закрыла коробку и поставила поверх остальных, которые поедут в больницу. Аура у меня уже почти вернулась к норме, и я по-настоящему хотела увидеть детей. А особенно девочку в красной пижаме, мне нужно с ней говорить. Сказать ей, что у нее есть реальный шанс. В смысле, если ее родители мне позволят.
Задержав дыхание, чтобы не наглотаться пыли, я подняла две легкие коробки, открыла дверь ногой и вытащила их в прихожую. Пикси радостно завопили, когда я вошла в святилище, Рекс через кошачью дверь брызнула на колокольню по лестнице, испугавшись, когда я бросила коробки поверх тех, что уже там стояли. Она вернулась, просунула обратно голову, и я присела, протягивая руку.
— Что такое, киска? — спросила я ласково, и она вышла, высоко подняв хвост и степенно ступая, пошла ко мне, чтобы ее почесали под подбородком. Когда я вытащила первую коробку, она тоже была в прихожей.
Я подняла голову, услышав жужжание крыльев пикси.
— Игрушки для детей? — спросил Дженкс. Крылья у него были ярко-красными от сидения под лампой полного спектра, которую я вкрутила себе в настольный светильник.
— Ага. Хочешь поехать со мной и с Айви, когда мы их повезем?
— А то, — протянул он. — Я мог бы совершить налет на этаж колдунов за спорами папоротника.
Я хмыкнула, встав с усилием.
— Сделай одолжение.
Поскольку я под бойкотом, доставать материалы стало труднее, и Дженкс уже планировал на треть увеличить площадь сада, чтобы это скомпенсировать. Есть еще черный рынок, но туда я не пойду. Пойти туда — значит согласиться с тем клеймом, которым меня заклеймили. А я не согласна.
Рекс залезла под мое пальто, и я остановилась, когда она встала на задние лапы, пытаясь дотянуться до кармана. У меня приподнялись брови, и я посмотрела на Дженкса. Я уже дважды выгоняла ее из прихожей.
— Там кто-нибудь из твоих детей? — спросила я у Дженкса и тут же прыгнула подхватить кошку, когда ее когти зацепили фетр и потянули. Они отцепились, когда я ее подняла, но мне пришлось ее бросить, когда она вцепилась мне в руку задней лапой. Ощетинив хвост, она бросилась в глубину церкви. Дети Дженкса закричали обрадованно, но тут же разочаровались. Держать в святилище температуру выше, чем во всей церкви — это лучше, чем где-нибудь этих пиксенят запирать.
Дженкс весело смеялся, но когда я закатала рукав, увидела длинную царапину.
— Дженкс, — сказала я ему, — твоей кошке надо когти подрезать. И я это сделаю.
— Рейч, ты на это посмотри.
Я опустила рукав, подняла голову и увидела, что Дженкс висит передо мной, держа что-то синее. Если бы я не знала, что этого не может быть, я бы сказала, видя, как Дженкс это держит, что это — ребеночек в синем одеяльце.
— Что это? — спросила я, и он опустил эту штуку в мою подставленную ладонь.
— Было у тебя в кармане, — сказал он, и мы посмотрели на этот предмет в проникающем из святилища свете. — Это куколка, только не знаю, какого вида, — добавил он, шевельнув ее носком ботинка.
Мое недоумение рассеялось, и я сделала вдох, вспомнив, как Ал в канун Нового года сомкнул мои пальцы вокруг какого-то предмета.
— А ты можешь сказать, она живая или нет? — спросила я.
Он кивнул, держа руки на бедрах:
