Магия торжествует - Илона Эндрюс
— Отпусти. Отпусти прямо сейчас.
Андреа зарычала, и звук, вырвавшийся из ее горла, был чисто гиены. Я сжала сильнее, применяя удушающий захват. Конлан разжал зубы и ахнул. Я откатилась в сторону, переместив сына так, что приземлилась на него сверху, и Андреа уронила кровать. Пол содрогнулся.
Красное пятно расползлось по ее джинсам.
— Твой сын укусил меня!
— Прости.
Конлан взбрыкнул подо мной. Я держала крепко.
— Он укусил меня! — Она указала на свою ногу.
— Он ничего не может с этим поделать. От тебя пахнет гиеной, и ты страшная.
— Я не страшная. Я хорошая! Я раз двадцать с ним нянчилась. Я угощала его мороженым! Неблагодарный мальчишка!
Паршивец оставил попытки сбросить меня и распластался на полу. Я встала. Конлан встряхнулся. Он выглядел точь-в-точь как львенок. Его мех был черным и бархатисто-мягким, с едва заметными дымчатыми полосками, а уши круглыми и пушистыми. Он моргнул и подергал ушами. Я рассмеялась.
— Он очаровательный, — сказала Андреа. — Я все еще злюсь, но он такой пушистый. Малышка Би раньше была такой же пушистой.
— Раур-раур, — сказал ей Конлан.
Я протянула руку и щелкнула его пальцами по носу.
— Нет.
Он отпрянул, как наказанный котенок, и моргнул.
— Ты укусил тетю Андреа. Мы не кусаем своих друзей.
Конлан заметил тарелку и подошел к ней. Розовый язычок выскользнул у него изо рта. Он слизнул мед.
— Теперь видела все, — сказала Андреа. Она задрала штанину джинсов и показала мне красную рану на голени. — Я почувствовала, как его зубы царапнули кость. У него чертовски острый укус. Прям лев.
— Прости.
— О, тебе придется придумать что-нибудь получше, чем «прости». Твой сын напал на альфу клана буда. — Она сморщила нос, глядя на меня.
— Оно уже закрывается, ты, большой ребенок.
— Заведение закроется лучше, если ты угостишь меня поздним обедом и «Маргаритой».
Конлан дочиста вылизал тарелку, забрался ко мне на колени и прижался. Он, похоже, весил не менее тридцати пяти фунтов. Вероятно, ближе к сорока.
— С обедом, возможно, придется подождать. Вот что я тебе скажу: проведи для меня ускоренный курс по малышам-оборотням, а я угощу тебя нашей домашней сангрией.
Сангрия начиналась как эксперимент. До того, как образовался лес площадью в пятьсот акров, кто-то в этом районе, должно быть, выращивал виноград у себя на заднем дворе, потому что мы наткнулись на поляну с несколькими старыми лозами. Кристофер упомянул, что вырос на винограднике в Калифорнии, я попросила его научить меня делать вино, одно привело к другому, и теперь я готовила лесную сангрию. Я также посадила несколько лоз на заднем дворе, но они были слишком молоды, чтобы давать плоды.
Глаза Андреа загорелись.
— Ты приготовила новую порцию?
— Ага.
— Договорились. Обычно они меняются при рождении, а затем примерно раз или два в неделю, так что у тебя есть шанс привыкнуть к этому. Но твой мальчик никогда раньше не перекидывался, поэтому ваши промежутки могут отличаться.
У нас всегда все было не так.
— Как долго это длится?
— Он вернется назад, когда ему для чего-то понадобятся руки или когда он устанет. Те же правила, что и у взрослого оборотня: одна смена, может быть, две в сутки, а после этой секунды ему нужно вздремнуть. Малыши еще не знают своих пределов, так что будь готова к тому, что он попробует две смены подряд и шлепнется прямо на лицо. Это забавно. Они просто подпрыгивают и падают.
В последний раз, когда он упал и получил шишку на лбу, я, как летучая мышь из ада, загнала его к Дулиттлу.
Андреа села рядом со мной.
— Не унывай. С детьми все просто. Проблемы создают подростки. Не успеешь оглянуться, как он станет подростком, и Кэрран начнет учить его полуформе.
— Остановись.
— Худшее позади. Он хорошо сложен, он пропорциональный, нигде не торчат странные кости…
— Я серьезно, остановись.
— Ладно, ладно. Итак, что еще? О, ему придется немного поучиться, выясняя, что он может делать в каждой форме. Некоторые вещи происходят инстинктивно. Например, если он за чем-то гонится, он может перекинуться, не задумываясь. Но часто они пытаются укусить предметы, находясь в человеческом обличье, или меняют форму и хотят держать свою бутылочку. Малышка Би таскала ложку во рту, когда превращалась в гиену. Это было так смешно. Я нарезала ей мясо, а она хотела, чтобы я кормила ее им с ложечки. Подожди, пока я не скажу Рафаэлю.
— Я бы хотела, чтобы ты этого не делала.
— Что? Почему?
— Потому что твой муж сплетничает, как церковная дама.
— Пожалуйста, не оскорбляй меня. Церковные дамы выстраиваются в очередь вокруг квартала, чтобы взять уроки сплетен у Рафаэля. — Андреа ухмыльнулась. — Нет, серьезно, почему?
— Потому что, если ты расскажешь Рафаэлю, вся Стая сбежится сюда, чтобы поглазеть на него, а я не могу заниматься этим прямо сейчас. Мне нужно разобраться с одним дерьмом.
— Опять Роланд?
— Нет. — Я рассказала ей о Серенбе.
— Вот же хрень, — сказала она.
— Ага.
Некоторое время мы сидели тихо. Конлан растянулся у меня на коленях, издавая низкий урчащий звук. Это было почти похоже на мурлыканье. Оно было странно успокаивающе.
— Если бы тебе пришлось выстрелить стрелой из обычного лука в глаз собаке, с какого максимального расстояния ты могла бы это сделать? — спросила я.
— Из обычного лука я могла бы гарантировать выстрел на сорок пять ярдов. Если бы это была не я, а высококвалифицированный лучник, может быть, на тридцать, но глаз — маленькая мишень, а собаки любят двигаться. — Андреа вздохнула. — Покой нам только снится, не так ли?
— Ох, не знаю. Последние восемнадцать месяцев были довольно спокойными.
Она фыркнула.
— А как насчет того, что черуфе сожгли мэрию два месяца назад?
— Всего лишь сожгли мэрию.
— А до этого была история с Райдзу. А до этого…
Я подняла руку.
— Хорошо, да. Но ты понимаешь, что я имею в виду. Все это было нормальным. То, что произошло в Серенбе, ненормально. Это магия в огромных масштабах.
Андреа вздохнула.
Как по команде, магическая волна накрыла нас. Конлан поднял голову, встряхнулся и снова лег мне на колени.
— Мне нужно, чтобы Кэрран вернулся, — сказала я ей. — Он же знает, что значит быть львенком. Это помогло бы.
— Что вообще случилось с твоим львом? Это что, его третий раз?
— Четвертый.
Однажды Кэрран в мучительных подробностях объяснил мне, как он ненавидит охоту. По его словам, он — лев, весивший более шестисот фунтов, и последнее, что ему хотелось делать, это бегать по лесу в погоне за оленями. Но с момента
