Безымянная Колючка - Айя Субботина
Но императорский таумати определенно знает, что делает. Он раскидывает руки, на которые, как и положено, нанесены рунические орнаменты, определяющие его стихийный поток. Этот пользуется потоком Третьей луны, которую часто называют Прокаженной из-за ее ядовито-зеленого свечения. Я не способна к тауму, но это не означает, что я не стремилась узнать о нем все. В большей степени из-за глупой детской фантазии найти лазейку и для себя. Не может быть, чтобы я, отпрыск Старшей крови, среди которых «пустышки» не рождались даже в самые тяжелые времена, совершенно неспособна чувствовать таум. Кроме того, меня не на шутку подстегнул труд одного ученого, утверждающего, что «таумическая пустота» может быть всего лишь свидетельством глубоко сна, и, если приложить достаточно усилий, способность к тауму можно «разбудить». В своем научном труде он опирался на подобный феномен, который видел воочию - якобы, пробудившая «пустышка» оказалась не просто способна к тауму, а смогла использовать его самые глубинные, древние и первозданные Потоки настолько разрушительной мощности, что бедняжка, не имея нужной подготовки, просто разрушила сама себя.
Взошедшие мне свидетели - я очень старалась. Но единственные потоки, которые остались неизменными, были потоками насмешек моей сестры и всех ее безмозглых подружек.
После того, как мои усердные старания не увенчались успехом, я запретила себе верить во все, чего не видела собственными глазами.
Таумати мудреным образом складывает ладони и скрещивает пальцы, закрывает глаза, сосредотачиваясь. Когда спустя какое-то время медленно размыкает руки, между ними вспыхивает яркое зеленое свечение. Когда оно расширяется до нестабильного, высотого под два метра овала, таумати полностью размыкает ладони, а потом позволяет рукам безвольно упасть вдоль тела. На его изуродованном шрамами лбу проступают крупные капли пота, в глазах набухают лопнувшие от напряжения сосуды.
Если честно, я чувствую неимоверное разочарование. Что, и это все? Хваленый таум Высшего порядка? Увиденное мало отличается от фокусов балаганных кудесники на наших редких семейных торжествах.
Один из двух моих надзирателей заходит в зеленый, гудящий, словно пчелиный рой, разрыв. Буквально переступив за границу размытого края, тут же оказывается в плену зеленого света. Странное зрелище: он как будто до сих пор с нами, но буквально физически кажется далеким и нереальным. Пока я пытаюсь сама для себя выяснить причины странного зрительно феномена, его напарник грубо пихает меня в спину. Я морщусь, но беспрекословно подчиняюсь. В конце концов, это мое первое путешествие через портальную трещину, и, несмотря на боль и искаженное ею сознание, я стараюсь запечатлеть в памяти каждый момент. Как знать, может, последнее приключение в моей жизни.
Едва переступив границу портала, я чувствую себя в западне. Как будто меня с головой затолкали в скользкий зеленый пудинг, который еще и сжимается от каждого неосторожного движения, как бы предупреждая, что с чересчур бойкими и любопытными у Высшего таума разговор короткий. Так или иначе, но, когда вслед за мной в портал заходят еще двое, там становится тесно даже для мыслей о лишних телодвижениях. И все-таки один из надзирателей крепко хватает меня за плечо. Он что, серьезно думает, что я настолько бестолковая, чтобы сбежать прямо из портальной трещины? Для таких фокусов нужно иметь в рукаве как минимум парочку запасных жизней.
Дальнейшее становится еще одним разочарованием моей и без того безрадостной жизни. Ни тебе искр из глаз, ни разноцветных мириад, ни даже завалящего светопреставления. Старший таумати что-то шипит сквозь зубы, нас встряхивает – и в следующее мгновение меня кубарем выталкивает наружу. Я так опешила, что даже не успела послать на прощание несостоявшемуся тестю едкую ухмылку. Надеюсь, он понимает, что, если для оправдания себя мне придется полить отборным враньем все его мерзкое семейство, именно так я и поступлю? Потому что в вопросах жизни и смерти каждый сам за себя. Тем более теперь, когда эрд’Аргаван так мило турнули меня из брачной договоренности.
Мои надсмотрщики продолжают хранить молчание. В полном безмолвии меня ведут по сырым, поросшим тридцатью тремя сортами мхов и грибов коридорам, разветвленным, словно самый замысловатый муравейник. Изредка откуда-то раздаются мольбы: о помощи, о воде, о пощаде, о священнике. Одна особенно голосистая баба требует перерезать ей горло. Признаться, у меня мурашки по коже бегут от одной мысли, что после допроса с пристрастием я тоже могу превратится в нечто подобное.
Когда меня определяют в воняющую нечистотами камеру, чей размер в обе стороны могу обмерить всего лишь расставив руки, я даю себе зарок, что никакие пытки и допросы не превратят меня в безмозглое орущее мясо.
Громкий звук захлопнувшейся за моей спиной двери камеры и ржавый лязг провернувшего в замочной скважине ключа я еще долго вспоминаю как реквием по умершей надежде на свободу. Не то, чтобы я настолько безумна, чтобы действительно верить в возможное чудесное спасение, но об этом мечтала бы любая семнадцатилетняя девчонка, будь она хоть трижды отпрыском Старшей крови, хоть не по годам умственно одаренной вентраной.
Сначала я просто усаживаюсь в углу, занимаю удобную позу и тщательно раскладываю складки своего потрепанного домашнего платья, делая вид, что мне плевать на безысходность своего положения. Жаль, что поблизости нет ни одного зрителя – моя бравада как никогда безупречна. Потом, когда порядком отсиживаю зад, приходится встать и бродить от стенки к стенке, пока меня не начинает мутить от понимания, что я наизусть, на веки вечные, запомнила каждую выщерблину на каждом камне. Потом я просто прислоняюсь лбом к стене, мысленно перечисляя все известные мне молитвы. Удивительно, как мало надо атеисту, чтобы обрести веру: всего-то четыре стены, решетка и реальная перспектива отправиться в мир иной в самом ближайшем будущем. Атеисткой я не была, но всегда относилась к вере с некоторым… предубеждением.
Когда мне приносят плошку с помоями в качестве обеда, я близка к тому, чтобы взвыть. Оказывается, прошло всего несколько часов. Наверняка мои тюремщики вместе со мной заперли и само время, как иначе объяснить его медлительность? Чтобы развлечь себя, а заодно отвлечься от подступившей после трапезы рвоты, принимаюсь вспоминать все хорошее, что со мной случалось. Глупо
