Все потерянные дочери - Паула Гальего
Она делает первый шаг, когда останавливается, поворачивается и скользит ладонями по моей груди, поднимает их к шее и обвивает ее руками. Я глажу их медленным движением, заставляющим её закрыть глаза и сильнее прижаться ко мне.
Мы стоим так какое-то время, пока я не обнимаю её за талию и не начинаю двигаться, слегка покачиваясь.
Одетт смотрит на меня, и эта улыбка могла бы осветить весь лес. — Мы что, будем танцевать, капитан? — Если ты мне позволишь…
Я нащупываю её запястье, и она переплетает свои пальцы с моими движением твердым и вдумчивым, словно пробуя мягкость и форму каждого пальца.
Она смотрит мне в глаза, но тут же отводит взгляд, насторожившись. Я слежу за направлением её взгляда и замечаю вспышку в лесу, потом другую, и еще…
И мгновение спустя мы окружены гауарги.
Я не перестаю двигаться, продолжаю мягко покачиваться, и она принимает танец, наблюдая за маленькими созданиями, окутывающими нас.
— Ты однажды сказал мне, что они указывают путь домой, верно? — хочет знать она.
Она прекрасна. Клянусь всеми созданиями… Эта женщина абсолютно прекрасна.
— Так и есть. — Я улыбаюсь. — Мы пришли, Одетт.
Я отпускаю её руку, чтобы провести ладонью по её затылку, и она подается навстречу ласке, кладет руку мне на грудь и поднимает лицо, когда я целую её в губы. Я таю от прикосновения её языка, от мягкости её рта, от её дыхания на моей коже.
Мы дома.
Эпилог
ГАУЭКО И МАРИ
Говорят, что самые юные души могут видеть больше. Что они способны видеть то, что старшим уже запрещено.
Мать сидит на лесной поляне в последний час дневного света. Малыш у неё на коленях, он прислонился спиной к ней, откинулся на её грудь и с абсолютным восхищением следит за движениями рук матери, которая показывает ему, как вырастить цветок между пальцами.
Ребенок тянет ручки. Он устал, ему безопасно и удобно там, где он есть, поэтому он не покидает материнскую грудь. Она протягивает ему цветок, он вращает его в пальцах и с поразительной легкостью заставляет вырасти новый стебель, зеленый и крепкий, который тянется вверх, пока не зацветет. Поворачивает голову к матери, та хвалит его, воркует слова ободрения и восхищения и обнимает так крепко, что он роняет цветок.
Арик вырастет очень любимым. И очень могущественным.
Его отец подходит сзади, и его лицо озаряется, когда он видит их. Опускается позади женщины и нежно проводит рукой по её ноге. Он знает, что никогда не сможет перестать касаться её, что никогда не сможет жить без её прикосновений. Шепчет ей на ухо, как она прекрасна.
Вскоре солнце начинает садиться, и им нужно вставать.
Волосы женщины приобретают особый оттенок в этом свете. Воин сказал бы, что они цвета заката.
Одетт зовет дитя, но тот не идет за родителями.
Говорят, что самые юные души могут видеть больше. Может, поэтому малыш сейчас останавливается и поднимает ручку в мою сторону.
Ветер ласкает его темные волосы, как у отца.
Кириан замечает, что он не идет за ними, наклоняется, подхватывает его на руки и подбрасывает в воздух за мгновение до того, как поймать с радостным криком.
Но ребенок снова смотрит в чащу леса и, опять подняв руку, шепчет: — Волчонок.
Кириан и Одетт перестают улыбаться и смотрят на меня… но на этот раз я не позволяю им меня увидеть. Я растворяюсь в тенях прежде, чем они меня найдут, и ребенок удивляется, но ласка отца, убирающего волосы с его лица той самой рукой воина, убивавшего богов, заставляет его тут же забыть обо мне.
И они возвращаются домой.
Одетт же смотрит точно в моем направлении. Невозможно, чтобы она меня видела, и всё же её глаза встречаются с моими, когда она поднимает руку и тоже приветствует меня.
Затем она присоединяется к Кириану, берет его за свободную руку, и они втроем выходят из леса.
Как только я теряю их из виду, я замечаю, что что-то меняется, и тогда чувствую это: удар, заколдованная стрела, прямо в сердце.
Я принимаю человеческий облик и оборачиваюсь, зная, что увижу: золотые волосы, длинные и волнистые, глубокий взгляд, брови чуть темнее волос.
Прошли тысячелетия с тех пор, как я увидел её впервые, а сердце бьется так, словно это было вчера. Я не нашел её после той битвы, и не потому, что не искал.
— У малыша твои глаза, — говорю я ей вместо приветствия. — И твой скверный характер.
Она наблюдала, а я и не заметил. Не могу сдержать улыбку. — Как жестоко, — мурлычу я.
Мари дарит мне почти застенчивую улыбку и шепчет: — И еще у него твоя доброта.
Ласка бриза на моей коже. Я закрываю глаза и склоняюсь перед этим прикосновением, дрожа. Мгновение спустя она исчезает.
Тоска впивается мне в ребра.
Наша история стара; история крови, предательства и любви, за которую я продал бы свое бессмертное существование, история, для которой сейчас нет времени…
Или, может быть, есть? Возможно, вы захотите её услышать:
Вечность заставила некоторых богов потерять рассудок. Не меня, я никогда не поддавался скуке. В жизни слишком много красоты для этого. Однако, до встречи с ней я бы никогда не поверил, что может существовать создание столь прекрасное…
