Наследница солёной воды - Кэссиди Кларк
Ужас определённо был подходящим названием для этого. Он отказался называть это как-то иначе.
— Тогда давай, осёл, — сказала она. — Давай немного повеселимся.
Элиас сел в изножье своей койки, пальцами рассеянно перебирая шнурок в его руках, его глаза были сосредоточены на амулете.
Каллиас появится в любую минуту, чтобы вызволить его, пообещав ему быстрый и безопасный путь обратно в Никс в обмен на его помощь в раскрытии божественной половины этого ужасного плана. Бывший принц, казалось, был убеждён, что всё ещё есть шанс, что они смогут найти что-то, что вернёт Сорен к ним, и у Элиаса не хватило духу сказать ему, что он ошибался.
Он поднёс амулет к свету — не свои чётки. Вчера он засунул их в какой-то угол своего рюкзака и с тех пор не доставал.
Ему не хотелось молиться. Не после всего этого. Не после того, как он потерял всё, будь проклята набожность. Он прожил свою жизнь в соответствии с учением Мортем, поклонялся ей, как мог, молился ей до хрипоты почти каждую ночь… и всё же она взяла то единственное, потери чего он не мог вынести.
Поэтому он больше не носил свои чётки. Вместо этого он носил кольцо Сорен, прижимая его к ладони всякий раз, когда боль становилась слишком близкой к настоящему, раздирающему грудь горю.
Я собирался попросить тебя выйти за меня замуж.
Я бы сказала «да».
Он не мог поддаться тому, что он чувствовал прямо в своей груди, тяжести, боли, которые он не мог вынести. Ему нечего было сказать в своё оправдание, ни титула, ни имени, которые, казалось, охватывали все способы, которыми его съедали заживо. Невозможно описать, каково это было, как будто его сердце было полностью извлечено из груди, и ничто не могло заменить его, пустая пещера, которая была в нескольких дюймах от разрушения.
Кроме того, для этого ещё не пришло время.
Здесь онемение было его другом, его спутником и его оружием. Безразличие было его новым боевым товарищем, тем, что поможет ему пройти через этот бой. Он будет цепляться за это ничто, пока его не станет безопасно отпустить. Пока он не рассыплется, не забрав с собой никого другого.
Но сначала он поможет Каллиасу спасти свой народ. И он также спасет свой собственный — потому что Сорен было бы стыдно за него, если бы он сделал что-то меньшее.
Он прижал кольцо к губам и крепко зажмурился. Вспомнил сладкий от виски рот и проклятия, слетавшие с губ, и как он был немного удивлён, обнаружив, что её язык на самом деле не раздвоен.
Боль ударила, сильная и быстрая, хуже лезвия, которое Джерихо вонзила в его живот — один из клинков Финн снова вернул ему прошлой ночью.
— Она бы хотела, чтобы ты получил их обратно, — сказал он, почесывая шею, избегая взгляда Элиаса. — И как бы то ни было… Я тоже любил её. Мне очень жаль.
— Не окажешь ли ты мне одну услугу? — спросил Элиас.
— Зависит от услуги.
Элиас посмотрел ему прямо в глаза.
— Заставь их заплатить.
Финн просто улыбнулся — волчьей улыбкой, которой он научился у Сорен. И этого было достаточно.
Со ступенек донеслись приближающиеся шаги. В двери звякнули ключи. Он надел цепочку с кольцом на шею — пусть оно болтается у него над сердцем, где он всегда мог его найти, где оно напоминало бы ему, почему он не может развалиться на части. Ещё нет. Не раньше, чем всё закончится.
Он достал из кармана другую вещь, которую дал ему Финн, — крошечный лоскуток туники, в которой Сорен была в храме, атласно-голубой.
Хорошо, что он не позволил ей подстричь его волосы.
Снова боль — но он подавил её, затолкав обратно в пустоту в груди.
Позже. Позже. Позже.
Он вплел новую ткань в волосы, пока у него не получилось две косички — одна с ярко-синим узором, другая тускло-коричневая, потёртая временем. Он туго заплёл новую косу, его руки завязали шнур на конце бесчувственным, злобным рывком.
Каллиас вошёл с кожаной сумкой на спине, его волосы были спрятаны под капюшоном толстого пальто. Он уже нёс горе хуже, чем Элиас, его лицо немного покрылось пятнами, но челюсть была стиснута; и хотя его глаза были покрасневшими, в них не было отблеска алкоголя.
— Готов? — спросил он.
— Пошли, — ответил Элиас.
В этом слове содержалось обещание смерти для тех, кто осмелился встать между Элиасом Лочем и его боевым товарищем. Для тех, кто осмелился встать между двумя душами, настолько тесно переплетенными, что даже Смерть не решалась разлучить их.
— Нам нужно закончить войну.
ЭПИЛОГ
Анима полюбила своё новое тело.
Ей оно нравилось, даже несмотря на то, что оно было едва ли достаточно крепким, чтобы вместить её; в конце концов, человеческие тела не были созданы для божественности. Только удача рождения и сила крови сделали этого человека вообще на что-то способным. Если бы это было любое другое тело, её сила сломала бы каждую кость, разорвала бы каждый мускул. Она бы прожгла его насквозь в считанные мгновения.
Как бы то ни было, её тело стонало и напрягалось в оковах сухожилий и кожи, сердца и лёгких, черепа и души. Так мало места. Для меня этого недостаточно.
Её пронзила внутренняя тоска, тоска по дому, по своему старому телу. Её первое тело. Но оно уже было мертво. Новое тело подойдёт.
Она стояла перед зеркалом в покоях этого тела — теперь уже в её покоях. Она смотрела на себя в полированное стекло, и в ней расцветало мягкое очарование, пока она водила пальцами по впадинам и изгибам, веснушкам, беспорядочным волнам золотисто-рыжих волос. Подтянутые руки, толстые бёдра, мягкий живот с бугрящимися под ним мышцами. Грубые, узловатые шрамы. Это тело познало битву.
Она никогда раньше не носила тело воина.
Принцесса Сорен Андромеда Никс. Принцеса Солейл Марина Атлас. Сорен. Солейл. Офицер. Её Величество. Миледи. Убийца. Ребёнок. Умница.
Она проговаривала про себя имена, запоминая своё тело. Слишком много имён для одного человека, но она научится откликаться на них. Она ухмылялась, язвила и вонзала свои шипы, играя роль перед людьми столько, сколько было необходимо.
Действуя именно так, как наказал ей брат.
Анима посмотрела на ладони, мозолистые и сухие, и начала загибать пальцы внутрь, проверяя их. Они повиновались без колебаний.
Эйфорическая улыбка подёрнула уголок её рта. Моего.
Где-то глубоко в её сознании отозвалось
