Жасминовый ветер - Екатерина Евгеньевна Алешина
Из-за облаков появилась растущая луна, и моя комната озарилась ее ярким светом. Ветер, колыхнувший занавески, принес с собой неповторимый аромат моря и расцветающей сирени. Мне совершенно не хотелось спать, и, слушая приближающиеся раскаты грома, я то и дело разглядывала свое платье, представляя, как вместе с Мариусом пойду на Бал вампиров. Глупая. Не стоило думать об этом, ведь он мог сослаться на занятость или просто не захотеть пойти. Какой интерес взрослому парню идти на тусовку старшеклассников? Если только поностальгировать.
А хватит ли вообще у меня смелости пригласить его? Сомневаюсь. Мои мысли были прерваны жужжанием мобильника, и на экране высветился номер того, кто не покидал моих мыслей весь вечер.
Земля. Битва за Москву.
Декабрь 1941 года.
Она знала каждого из миллиардов жителей Земли и Эсфира – двух вверенных ей планет. Помнила судьбы так, как помнят влюбленные тот миг, когда их глаза встретились впервые, ведь именно жизненный путь каждого, рожденного на одной из этих планет, был в ее ловких руках, не знавших усталости, сплетавших столетия за столетиями золотыми нитями бесчисленное множество судеб в одно большое ажурное полотно – судьбу целого мира. Нет, она не приказывала и не управляла. Она лишь наблюдала за всеми и каждым, подводила в жизни к распутью, к перекрестку, к той черте, где нужно было сделать выбор самому – какую предпочесть дорогу дальше, куда свернуть. Она никогда не принимала решений за того, чью нить судьбы сжимала в руке, лишь подталкивала к выбору, а уж каким он будет, верным или нет…
Край, куда она пожаловала, находился во власти ночи, зимы и… смерти. Ее босые ступни утопали в снегу, пронизывающий ледяной ветер развевал полы платья и длинные пряди волос, хлеставшие ее по бокам, но ей, кажется, было все равно. Совсем не холодно. Она – выше простых человеческих слабостей, выше людей и бессмертных.
Она стояла прямо около палатки военного полевого госпиталя, вокруг нее сновали люди, но она оставалась для всех невидимой, как и ее туманный спутник, что стелился у ног, словно верный пес. Из облака белого тумана донесся тихий голос с шипящими интонациями:
– Ну и зачем мы сюда пож-ж-жаловали?
– Я хочу понять кое-что важное. Понаблюдать, – ответила она своему спутнику.
Она пристально наблюдала за входом в госпитальную палатку. Когда-то, на заре веков, ее глаза были светло-карие, но это было так давно, что казалось теперь неправдой. Те дни отныне и на веки вечные скрылись за бесконечной чередой тысячелетий. Теперь ее глаза смотрели на мир через пелену бельма. Из палатки, в спешке прикрывая рот рукой, с уставшим видом вышел тот, кого она искала, – Мариус Инганнаморте, известный среди смертных сослуживцев под другим именем – Марк Бессмертин, военный врач. Остановившись, он убрал руку ото рта, и стало ясно, что мужчина пытался скрыть от раненых и подчиненных, не знавших всей правды о нем: длинные, острые, как клинки, клыки, упиравшиеся сейчас в нижнюю губу. Прикрыв глаза, мужчина медленно, словно наслаждаясь, вдыхал свежий морозный воздух, показавшийся ему панацеей для его сверхчувствительного обоняния после спертого воздуха внутри палатки, пропахшего кровью и медикаментами. Клыки стремительно исчезли, словно их и не бывало.
– Проклятая жажда, чтоб тебя! – с досадой выругался он себе под нос. – Как всегда не вовремя!
– Тот самый мальчишка, встреченный нами когда-то очень давно в Салерно, – напомнила она. – Следуем за ним.
Мужчина тем временем обошел палатку с другой стороны, где его ждали двое товарищей, нетерпеливо и нервно потягивая папиросы.
– По-о-омню, – заметил ее спутник. – Только взгля-я-яд с-с-стал взрослее и тверже, что неудиви-и-ительно. И что же ты хочеш-ш-шь поня-ять?
– Действительно ли он тот, кем я его увидела тогда. Грядут годы лишений, слез и страданий миллионов. Мои миры облачатся в скорбь. Теперь уже не важно – смертный ты или принадлежишь к расе бессмертных. Война безжалостно сдирает маски и напускные роли, вскрывает нутро, обнажая истинную суть. На войне ты тот, кем являешься на самом деле, без прикрас. И я хочу воочию увидеть его настоящим.
Остановившись неподалеку от Мариуса, она замолчала, внимательно слушая, о чем тот разговаривал с друзьями, ставшими теперь и боевыми товарищами.
– Тьфу, опять вы папиросы эти курите! – воскликнул он, скривившись.
– Эта гадость, кстати, немного притупляет голод, так что все не так уж и плохо, – парировал Свенельд, доставая портсигар и предлагая его Мариусу. – Будешь?
Тот на секунду задумался и все же согласился.
– Давай. Может, и жажда не так часто станет заглядывать на огонек.
– Ну что? – с нетерпением поинтересовался у него Джордано, протягивая горящую дрожащим огоньком спичку. – Как он, курсант этот выживший? Совсем же еще юнец, считай, ребенок.
– А сам-то как думаешь? – мрачно промолвил Мариус, посмотрев на друга. – Выживший – это громко сказано. Обширные ожоги третьей и четвертой степени. Никакая магия не повернет этот процесс вспять. Он умирает. Ему осталась пара часов от силы. Все, что я могу сейчас сделать – незаметно, с помощью заклинаний, облегчить его боль, потому как морфин колоть этому парню попросту некуда. И то приходится рассчитывать свои силы, чтобы не истощить магический резерв, поскольку он мне нужен постоянно в нынешней ситуации. Сами не знаем, что будет завтра.
Повисло напряженное молчание. Мариус, шумно выдохнув, сделал новую затяжку. Первым нарушил молчание Свенельд:
– С Эсфира приходят тревожные новости. Сильнейшие провидцы по сей день не могут точно сказать, сколько продлится эта война. Об итогах тоже молчат. Матушка моя в первые же дни войны еще летом сходила к знакомому оракулу и пришла оттуда белая как полотно. На ней лица не было, ее моя супруга отпаивала мятной настойкой. Рассказала нам, что оракул во время транса впал в истерику, крича о том, что мы утонем в реках крови. И напоследок ей было сказано, что скорби, для того чтобы проникнуть на Эсфир, не нужны порталы.
– Хм… Я даже знаю, что оракул имел в виду, говоря о скорби, – заметил Мариус. – И ведь он прав. В рядах бессмертных уже есть погибшие, мир их душам. Вот вам и бессмертие… Эта война вновь напомнила нам о том, что наша вечная жизнь – понятие весьма и весьма относительное. И поверьте мне, это только начало. Самое страшное
