Рыцарь и его принцесса (СИ) - Дементьева Марина

Так, супружество, начавшееся не лучшим образом, продолжилось вполне сносно.

Но что же Дейрдре?

А Дейрдре в своей доброте приняла совершённый грех целиком на себя, оправдав соблазнителя; жертва перед ним, сама же за него молилась. За себя молиться она считала не вправе, ужасаясь невольным мыслям, что в ночь своего падения была единственно счастлива за отнятую нечестивой опекуншей жизнь.

Грегори же нет-нет да вспоминал о намеренье, открыто будучи мужем нелюбимой жены, тайно жить с Дейрдре. Той ночью, что должна была стать его первой брачной ночью, он сорвал с Дейрдре покров святости и тем превратил из ангела в земную женщину. Мгновения раскаянья минули для него; свет, осиявший когда-то Дейрдре, поблёк. Привыкший обо всех судить по себе, он уже не принимал за единожды и навек принятую истину когда-то поразившие его слова любящей женщины.

Но Дейрдре не изменила себе, слова её не обратились песком и ветром. Со всегдашним достоинством она отвергла постыдное предложение, говоря о том, что греху не должно множиться, тогда как груз прежнего ей суждено нести до конца дней.

Пришлось волоките отступить. В досаде и смущении Грегори убедил себя, будто немного радости от любовницы, что горазда лишь плакать да молиться.

Своим чередом зима сменилась весной. И в один из ненастно-серых дней Дейрдре сама пришла к лорду, бледная, выгоревшая будто от некой болезни.

— Прости, что явилась нарушительницей своему слову. Ведь обещалась, что не потревожу тебя — и вот я здесь, стучу в твои двери! Ты волен не верить теперь мне, единожды солгавшей, но я не посмела б докучать тебе, будь моя забота лишь о себе одной. Так знай же, лорд мой, что я ношу под сердцем твоё дитя. Он был бы лишь моею радостью и горем, если бы не чувствовала, как болезнь точит меня изнутри. Любимый мой, знать, свыше срок мой отмерен: не увидеть мне ещё однажды, как Дева Мария укрывает поля снежным покровом… Я не ропщу, но было бы тяжко умирать, не зная, что отец хотя бы тайно проявит заботу о бедной малютке. Молю тебя, сыщи для нашего дитя добрых воспитателей или устрой его в монастырском приюте, чтобы святые молитвы с младенчества очищали его от материнского греха! Ведь не многих хлопот и трат это будет стоить тебе.

Дейрдре обращала на лорда озарённые надеждой взоры, Грегори же хмурился её словам. Любовь его минула, вина забылась, и воспоминанья потускнели. Не в обычае подлеца платить за свои ошибки, но хуже всего — подлая мыслишка: как бы не проведал кто, не донесли бы сплетни о бастарде до жены и тестя. Взбалмошный старик трепещет над родовой честью, уж не спустит зятю появившегося ровно после свадьбы младенца, наперёд того, что должен быть зачат на супружеском ложе. Да и жена с матерью изведут попрёками… Подумав так, лорд совершил худшее преступленье, покрывшее все прежние его грехи.

— Как я могу быть уверен, чей это ребёнок? — с надменностью спросил он, отворотившись.

От лица Дейрдре, и прежде истомлённо-бледного, отхлынула вся кровь. Но и тогда, смирив себя, она отвечала с тихим укором:

— Правда твоя, мой лорд… я дала право так судить, забыв с тобою свой девичий стыд. Могу лишь поклясться, что не была ни с кем, кроме тебя.

— Хорошо же, — цедил лорд сквозь зубы, — помогу тебе. Жди.

И скорее отослал её прочь, так как одно её присутствие сделалось ему невыносимо, невесть отчего. А попросту рядом с нею Грегори острей всего ощущал собственную мерзость.

Дейрдре ушла, благодаря. А ввечеру к ней явилась сгорбленная годами старуха, жившая на окраине деревни. На жизнь она зарабатывала тем, что принимала роды у местных женщин, а вдобавок к тому, хоть про то и не говорилось открыто, изготавливала различные отвары, притирания и зелья, о составе и назначении которых предпочтительней молчать. Едва услыхав, зачем та явилась, Дейрдре с возмущеньем прогнала старую ведьму, а после проплакала ночь и к утру окончательно утвердилась в своём решении более ни в чём не полагаться на мужчину, без раздумий готового на грех детоубийства.

* * *

Но так как идти ей было по-прежнему некуда, бедняжка вынужденно обратилась к небольшому обману. Она исполняла прежние свои обязанности, хоть справляться с ними становилось всё тяжелей, и всё чаще она присаживалась отдохнуть, бледная и ослабевшая. Она перешивала свои платья, помалу становящиеся узки в поясе. Но лето уже перевалило за середину, наконец никакие портняжные ухищрения не могли скрыть правды.

И Дейрдре сделала то, на что не решилась бы ради себя одной, — покинула отчий дом, стараниями тётки превращённый для неё в темницу. Ушла, боясь за нерождённого ребёнка, которому не станет жизни в замке, где заправляют бессовестная тётка, ревнивая леди и лорд, посчитавший за обещанную помощь продавшуюся дьяволу ведьму с глотком отравы. Пожитков — всего ничего, да узелок взятых на кухне объедков, которыми побрезговала на ужине молодая хозяйка. Дейрдре уходила, не опасаясь погони. Никто не станет искать её. Всем будет только лучше, если она исчезнет.

Поначалу она ещё уповала на людскую сострадательность, заходила в окрестные селенья, обещалась исполнять любую работу лишь за кусок хлеба да кров, защититься от дождя и холода. Но её отовсюду гнали, клеймя грешницей, беспутной. Да и тем, кто потерпимей, не нужна была работница на сносях, а приспеет срок рожать — больше с нею маеты, чем пользы. Да и возись ещё с пащенком её, а ну как помрёт, хилая такая?

Дейрдре и впрямь истаяла, словно лучина. Теперь она обходила дымы жилищ, а дорогам всё больше предпочитала нехоженые тропы. Ей являлась мысль попросить приюта в каком-нибудь монастыре, но, слыша, что монахини не слишком милосердны к безмужним женщинам и их прижитым в блуде младенцам, Дейрдре уже не верила, что к её ребёнку там отнесутся сколько-нибудь сносно без вспомоществований, которые отсылал бы в обитель отец дитя, будь в нём хоть капля благородства.

Она питалась кореньями и ягодой, грибами и орехами, умывалась и пила воду из ручья, а спала на постели из валежника, укрывшись листвой. Лето и осень, как подгадано, выдались погожие, ласковые, и дикий зверь не тронул её, и с лихим человеком разминулись пути.

И когда подошёл её срок, Дейрдре была в пределах той земли, что принадлежала бы ей, не покинь её отец земную юдоль так рано. Последние дни она провела в каком-то помутнении, и сама не помнила, из которых сил прибрела туда, и что влекло её: здравое ли рассуждение или наитие, сродни тому, с каким зверь стремится умирать в своё жилище. Не было надежды на то, что Грегори смилостивится над младенцем и его матерью, и потому Дейрдре скорее спешила в родные леса, где ребёнком каталась верхом с покойным лордом, где Грегори, которого она любила, спас её от погибели в медвежьих когтях.

В стремлении развеять мысли о Грегори, Дейрдре думала об отце и вспомнила, что он, хоть и взял в жёны христианку и для виду придерживался христианских традиций, истинно же был язычником, как его отец, и все его предки до него. Вспомнила про то, хоть и была в те года мала, как отец уезжал справлять варварские обряды, и что мать её упрекала его в том.

И, сдерживая крики боли, что, учащаясь, волнами прокатывалась по телу, Дейрдре касалась деревьев и камней, и камыша на бережке ручья, и звала тех, чьей заступы никогда прежде не просила, будучи истинно набожной, но обратилась лишь тогда, в минуту наивысшего отчаянья.

— Я не знала добра от людей… и теперь взываю к вам. Явите же себя, мне не у кого более молить о помощи! Уповаю на вас, духи лесов и рек, которым издревле поклонялись мои прадеды! Если вы по-прежнему здесь, не откажите дочери своих последователей, как встарь отвечали на молитвы тех, кто верил в вас!

И подлетевший ветер закружил вокруг неё пёстрым хороводом листья, и, любопытствуя, волна выплеснула на берег, раздвигая камыш прозрачными ладошками.

— У меня нет ничего, чем могла бы отблагодарить вас, даже жизнь моя уже не принадлежит мне. Всё, что могу отдать вам — моё дитя. В нём моя просьба, он же — мой дар. Вверяю его вам, о духи земли и воды! Людской мир был бы жесток к нему… так не лучше ли ему и вовсе не знать его, в покое лесов и рек?..