Лили. Ведьмина внучка (СИ) - Ланг Анна

До полка, где находился Франц, донеслась весть о высадке союзников в город, где квартировал их полк. Однополчане утверждали, что англов призвали защитить его величество и правительство. Франц же считал, что кенигсрайх просто порвут на части разные стороны, и будь у власти кениг, он ни за что не позволил бы подобного.

Радио и листовки, развешанные по городу, сообщали, что власти ведут переговоры с алеманнами, но никто не давал никаких определенных фактов и тем более призывов к действию. И Бернстоф, так же как и его товарищи, решил отправиться в город. Почему-то после перемирия Франц не верил в то, что война закончится, и тому свидетельством был побег короля и его первого министра, и то, что их полк оказался без начальства.

Франц сел на трамвай, и решил отправиться в столицу, ближайшим же поездом. Он был уверен, что за алеманнами не заржавеет, и пострадают как мирные жители, так и армия. А у Франца появилась цель — найти женщину, которая свела его с ума всего за одну ночь.

Бернстоф не успел добраться до вокзала. Его настиг привычный за военное время вой сирен. Франца оглушило ударной волной, он поднялся и увидел обломки зданий, поваленные деревья, лежащих на земле людей с разной степенью ранений.

Какой-то бедолага позвал Франца:

— Служивый…служивый…

Мужчину завалило обломком бывшей лавки. Франц подумал, что тот не жилец, и ещё мелькнула мысль, как быстро он привык к бренности человеческой жизни.

— Фидо, найди моего Фидо. Меня зовут…Карло Сориани… я работал тут, на фабрике….Фидо, я нашел его в канаве, выходил…

Несчастный испустил дух. А Франц подумал, сколько же ещё войн придется пережить узким улочкам средневекового города, да и кенигсрайху в целом. А Фидо — наверняка это пёс.

— Фидо, — закричал Франц, — Фидо!

Если пёс отправился к праотцам вместе с хозяином, то это будет лучшей кончиной для несчастного животного. Франц заметил обгоревший остов броневика, огонь добрался до бензобака, и полыхнул с новой силой.

Бернстоф услышал скулеж, маленький худой черного цвета пёс жалобно скулил.

— Фидо? — собака завиляла хвостом. А ещё говорят, животные ничего не понимают. — Я от твоего хозяина, он просил позаботиться о тебе.

Франц услышал звуки выстрелов, пулеметных очередей. Он не понимал, кто против кого сражается. Союзники против алеманнов? Алеманны против англов и янки? А между ними, как между Сциллой и Харибдой, жители кенигсрайха и остатки армии, которая не знала, кому подчиняться.

Франц подхватил животное на руки и все же решил отправиться на вокзал, но кружным путем. В тех кварталах, где не было боёв и бомбежек, Бернстофу предстало нерадостное зрелище. Полуразрушенные дома, выбитые окна, покореженные деревья, остовы автомобилей. И трупы. Много трупов.

— Солдатик, — услышал Франц тихий скрипучий голос. — Да ты с другом!

Бернстоф обернулся. Из подвала, который когда-то был винным погребом, а теперь превратился в бомбоубежище, его звала женщина. Старая, сморщенная, худая, незнакомка напоминала пугало, кутающееся в шаль.

— Что они сделали с кенигсрайхом, что они сделали с кенигом, — бормотала женщина. — А король то, король! Мало того, что он, как ходили слухи, злоупотребляет морфием, король прихватил цацки, государственные между прочим, и сбежал. Да что это я, старая ворона, разболталась. Ты поди, есть хочешь? И вино у меня доброе, хоть залейся.

Франц вспомнил, что с тех пор, как он покинул полк, у него не было и маковой росинки во рту.

Глава 39

— Ты проходи, проходи, касатик, — бормотала женщина, и провела Франца в полуподвальное помещение. Франц обратил внимание на пустые стенды из-под вина.

— Да, милый, да, — женщина правильно расценила его взгляд, — я продаю вино алеманнам, жить-то надо! Зато сегодня я разжилась на черном рынке консервами и яйцами, и у нас будет чудо какая яичница! Кур-то почти не осталось.

Франц расположился за импровизированным столом из винной бочки.

Яичница из двух яиц показалась Францу на один зуб, но он не посмел объедать хозяйку, зато с удовольствием приложился к коллекционному вину. А пёс смачно грыз сахарную косточку.

— Вот ещё что, касатик, не побрезгуй, — женщина откуда-то вытащила свёрток. — Это гражданская одежда моего благоверного. Времена-то нынче пошли, ой какие времена, и не знаешь, кто друг, кто враг. Это ж что выходит то, а? Мы должны бороться против вчерашних друзей?

Франц благодарно принял свёрток и переоделся, признавая правоту нежданной благодетельницы. А ещё женщина всучила ему ружье своего супруга, холщовую сумку, в которой хранились сухие патроны.

На прощание Бернстоф обнял хозяйку и отдал ей часы Лонжин, доставшиеся от отца.

В поезде люди твердили о том, что война кончилась, что алеманны не тронут столицу, так как объявили ее открытым городом, что вот-вот явятся союзники и наведут порядок.

А Франц думал о том, что ему нужно навестить учителя в пансионе. Наставник всегда умудрялся знать все обо всех, может, он подскажет, где искать Лили. Франц даже не догадывался, насколько окажется прав, и судьба приготовила ему новые испытания.

Центральные улицы встретили Бернстофа безглазыми домами, обугленными остовами трамваев и броневиков.

Возле гимназии шел бой. И Франц понял. Несмотря на то, что бывшие товарищи, алеманны, надругались над его городом, он не может оставаться в стороне. Он должен защитить свой город, то, что он может защитить.

Дым. Огонь. Горящие обломки. Искалеченные памятники. Трупы. Франц заметил, как какой-то военный раздевает труп и переодевается в гражданское. Силуэт показался мужчине смутно знакомым. Мужчина кинул бомбу в пустой грузовик, из машины повалил черный дым.

— Эй! — окликнул Франц.

Человек обернулся. Энцо. Друг детства.

— Энцо? Ты теперь с алеманнами?

— Да, я присягнул им на верность. И тебе советую. Наш король совершил глупость, — Энцо презрительно сплюнул под ноги. — Надо всегда выбирать сторону победителей. Ты стал слизняком, Франц.

Франц вспоминал, как Энцо однажды пробрался в их сад, как мальчишки, такие разные, подружились, и часто убегали на площадь к донне Джине, матери Энцо. Донна Джина держала таверну, и нередко спускала в плетёной корзине мальчишкам хлеб и ветчину, и это был самый вкусный хлеб в жизни Бернстофа, привыкшего к изысканным деликатесам.

Энцо все же сорвал чеку и бросил гранату. Франца оглушило взрывной волной. Громко залаял Фидо. Бывший друг юности попытался сбежать, однако упал, подкошенный пулей. К Францу подошёл пожилой мужчина с военной выправкой, а потом потащил бездыханного Бернстофа в здание пансиона.

— Очнулся? — на Бернстофа сочувственно смотрел учитель. — И как ты так подставился?

— Это же Энцо, он был…моим другом. Что с ним?

— Он хотел взорвать пансион, и поэтому я застрелил его. Я не мог позволить, чтобы он как-то зацепил детей.

Франц устало прикрыл глаза. Энцо больше нет. Как нет и его однополчан. В этой братоубийственной войне друг шел на друга, брат на брата. Просто потому, что люди верили в разные идеалы. А тем временем союзники продолжали бомбить города, алеманны гнали гражданских и солдат в трудовые лагеря, забирали то немногое, что производили фабрики. Люди предпочитали прятаться, а если и выходили на улицу, то только чтобы разжиться оккупационными марками, обменять добро на черном рынке на продукты, или получить горсть фасоли или жидкого супа в монастырской столовой. Даже немногие магазины не рисковали открывать жалюзи, и работали с черного входа.

Люди боялись, алеманны же не брезговали использовать гражданских как живые щиты перед англами и янки, и алеманны же регулярно устраивали устрашающие акты вроде тех, что хотел сотворить Энцо, взорвав пансион.