В твой гроб или в мой? (ЛП) - Хайд Жаклин

Ошибка.

В следующее мгновение она уже в моих объятиях, и ее сладкий аромат врывается в мои ноздри. Обри слегка повизгивает, но через мгновение ее тело обмякает. Мой нос улавливает легкий пьянящий аромат возбуждения. Она пахнет восхитительно. Руки дрожат, когда меня охватывает непреодолимая потребность. Она ахает, и я пользуюсь этим, прижимаясь губами к ее губам.

Ее пальцы теребят хлопковую ткань моей рубашки. Ее язык переплетается с моим, и я хватаю нелепый комок волос у нее на макушке, наклоняя голову, чтобы проникнуть глубже. Ее вкус невероятен.

Я пытаюсь напомнить себе, что она человек и гость в моем доме, но звуки, которые она издает, доводят до безумия. Я чувствую, как мой контроль ослабевает, и отстраняюсь, стискивая челюсти от того, как ее тело пытается следовать за моим. Ее сердце колотится в груди, и дрожь пробегает по ее телу. Ее потребность ощутима, и я засовываю руки в карманы, чтобы не потянуться к ней снова. Какого черта я делаю? Да еще и в снегу? Я до сих пор не знаю, почему поцеловал ее, но облизываю губы, чтобы ощутить этот вкус еще раз.

Меньше всего мне хочется, чтобы она простудилась, или чтобы я набросился на нее, как изголодавшийся зверь. Люди такие хрупкие.

Она моргает, словно выходя из оцепенения, и улыбается. Румянец разливается по ее щекам, и я хмурюсь.

— Ммм. Не возражаешь, если я тебя сфотографирую?

Я ожидал, что она набросится на меня за то, что я до нее дотронулся, но она просит фотографии.

— Да, я действительно возражаю.

Ее улыбка сходит на нет.

— Почему?

Мои губы кривятся в гримасе. Я бы с большей готовностью победил армию врагов ради нее, чем позволил себя сфотографировать.

— Пожалуйста? — она надувает губы, и я понимаю, что не могу ей отказать.

Печальное выражение лица вызывает у меня желание прижать ее к груди и утешить. Какого хрена она со мной делает?

Мало того, со временем солнцезащитный крем на моей коже становится невыносимым. Он зудит и проникает под мою плоть, как огонь. С каждым ударом ее сердца я все отчетливее ощущаю кровь в ее венах, но вместо того, чтобы почувствовать приближающуюся опасность, ее единственная забота — это, конечно же, фотографии.

— Превосходно, хорошо.

Камеры больше не делают из серебра, так что вреда не будет, и, возможно, мне стоит это сделать на случай, если ей станет слишком любопытно, почему зеркала замка не могут показать мое отражение. Черт.

Я стою, скрестив руки на груди, и скучаю, глядя на вспышки фотоаппарата, желая, чтобы она села в машину, и я смог вернуться в замок, не укусив ее и не нагнув.

— Ладно, хватит, — я хватаю ее за руку и веду к машине, пока она смотрит в телефон.

— О мой бог, это потрясающие кадры. Большое тебе спасибо за сегодняшний день.

Ее улыбка заразительна, и я не могу сдержать ответной ухмылки. Странно, что я нахожу крайне раздражающим плачевное использование Дойлом английского языка, но современный язык в ее устах звучит освежающе.

— Пойдем, — требую я. — Твои руки холодные, как лед.

По собственной воле она прижимается ко мне всем телом, и я вдыхаю сладкий аромат цветов, исходящий от ее волос. Каждый мускул в теле замирает, когда она прижимается щекой к груди и обхватывает меня руками, слегка сжимая, отчего по всему телу разливается тепло. Не могу вспомнить, чтобы кто-то обнимал меня в течение многих лет, даже десятилетий, или проявлял хоть малейшую привязанность.

Она берет меня за руку, когда я помогаю ей забраться в машину, прежде чем спешу к водительскому месту и сажусь сам.

— Твои тоже холодные. Боже мой, где твое пальто?

Я пристально смотрю ей в глаза, желая, чтобы она подчинилась моему принуждению.

— Молчи, женщина.

Люди уже давно слишком остро реагируют, обнаруживая, что среди них живут монстры, и я не намерен объяснять, почему температура моего тела остается низкой вне зависимости от времени года. Меня также пугает то, что она положила голову мне на грудь несколько минут назад, ведь мое сердце не билось с тех пор, как я был молодым парнем, еще не застывшим в бессмертии.

Она такая хрупкая и крошечная, и именно это привело к тому, что Дойл попытался сварить ее заживо, включив все печи в замке, только чтобы она не замерзла. Полагаю, я должен поблагодарить его за потрясающий вид прилипшей к груди пижамы.

Она хмурится и пристегивает ремень безопасности.

— Молчи, женщина? Боже, ты можешь быть еще более властным? Я серьезно, чувак. Успокой флюиды пещерного человека.

Я недоверчиво смотрю на нее. Способность контролировать разум никогда раньше меня не подводила. Даже в ужасной швейной мастерской женщины быстро выполняли мои приказы. А эта продолжает болтать, как будто я ничего не говорил.

Запах, который затуманивал мой мозг весь день, усиливается вместе с ее темпераментом, заставляя член пульсировать в ответ. В прошлом, ни одна женщина не осмелилась бы говорить со мной таким образом. В кротких и покладистых женщинах нет ни очарования, ни огня.

С этой миниатюрной чертовкой все иначе. На лице застыла маска ярости, когда она продолжает обсуждать мое «отношение». Я сижу, ожидая, когда она закончит свою тираду, но запах ее кожи слишком чертовски хорош, как в первые дни осени, когда на полях созревает виноград. Я хочу поглотить ее, как сладкое вино из моего виноградника. Инстинкт поднимает свою уродливую голову, и потребность укусить, покормиться бьет по моей решимости. Почему я хочу ее?

— Сейчас не каменный век, сэр, и мне все равно, кто вы и насколько хороши собой. Вы не имеете права говорить со мной в таком тоне, — она резко вскидывает руки, а затем машет одной из них на меня. — И почему ты не замерз?

— Прекрати. Говорить.

Я резко подаюсь вперед, прижимаясь к ее губам, и мгновенно теряюсь в ее вкусе.

Глава 8

ОБРИ



Его губы соединяются с моими, и я проглатываю не успевшие вылететь изо рта слова «пошел» и «нахер». О боже, он умеет целоваться. Я ловлю себя на том, что отвечаю на поцелуй, его рот сладкий и шершавый. Мысли путаются, когда он отстраняется и рычит. От этого звука по моим бедрам пробегают мурашки, затем он снова целует меня, заставляя непроизвольно стонать. В ответ мой живот сжимается. О мой Бог.

Черт возьми. Я хватаю ртом воздух, и он прикусывает мою губу, прежде чем прижаться своим лбом к моему.

— Веди себя прилично в течение пяти секунд, или я тебя отшлепаю.

Я моргаю, глаза фокусируются на пальцах, которые в какой-то момент без моего ведома начали сжимать его рубашку.

Часть меня хочет наброситься на него и посмотреть, справится ли он с этим, но что-то подсказывает, что если он ответит взаимностью, я захочу большего. Я потираю бедра друг о друга, и его взгляд опускается на мои колени. Вот дерьмо. Я замираю и кусаю губу, но он отстраняется только для того, чтобы завести машину, уставившись на мои бедра так, как я смотрю на кексы.

— Я скажу Дойлу, чтобы он приготовил ужин к семи. Это приемлемо?

Приемлемо? Он говорит так, будто мне трудно угодить.

Я недоуменно морщу лоб от резкого тона его голоса.

— Ммм, да.

— Проследи, чтобы на тебе была подходящая одежда, — выдавливает он из себя.

Боль и замешательство мгновенно охватывают меня, и я откидываюсь на спинку стула, ошеломленная хлестким ударом. Что не так с этим парнем?

— Вау. Да, без проблем. На самом деле, не беспокойся об ужине. Это хождение вокруг да около начинает надоедать.

Он ничего не отвечает, и я наклоняюсь к окну, пытаясь игнорировать существование этого засранца.

Моя киска все еще пульсирует, но будь я проклята, если позволю ему узнать об этом. Кроме того, какого хрена? Я только что терлась об него, как сучка во время течки, а все, о чем он беспокоится, это буду ли я ужинать?

Как только машина останавливается, я выбираюсь из нее и захожу внутрь замка. Мне нужно выпить и принять ванну с пеной. Это панацея моей бабушки от всего травмирующего, и влажность у меня между ног, смешанная с хмурым выражением лица этого парня, определенно травмирует.