Незваный гость - Коростышевская Татьяна Георгиевна

— Оплачу разговор обедом. Только давай местечко подальше от площади поищем, неохота твоим подельникам светиться.

Мы побрели вдаль от торговых рядов, болтая как старинные приятели. Фамилия рыжего Мишки была Степанов, лет ему было двенадцать, и последние четыре года он провел, скитаясь по изнанке нарядного снаружи Крыжовеня. Дело обычное. Единственный ребенок в семье, батя мелкий лавочник, маманя на хозяйстве, вроде не до жиру, но все же есть кусок хлеба и на хлеб что-нибудь положить, сласти и конфеты по праздникам, начальная школа, книжки с картинками. А потом все кончилось. В одну страшную ночь ворвались в лавку лихие люди и забили батю палками до смерти. Мишка этого не видел, мамка в чулан его спрятала, за бочки с капустой. Мишка слышал звуки ударов, истошный крик матери, гогот разбойников. А наутро, когда удалось выбить дверь чулана и выйти к родителям, нашел их на полу. Отец был мертв, а мать прожила еще девять дней и ушла вслед за мужем. Дальняя родня быстро поделила оставшееся имущество, определив отрока Степанова в местный приют.

— Так ты приютский? — спросила я. — Отчего же на базаре промышляешь?

Мишка посмотрел на меня как на умалишенную.

— Начальница так определила. Думаешь, можно просто так в торговые ряды выйти да щипать в свое удовольствие?

— Сиротский начальник?

— Ты, Геля, будто на другом свете живешь! Барыня, директриса наша, каждое утро на промысел нас выпускает, а на закате выручку в амбарную книгу записывает.

Это было настолько чудовищно, что слов у меня не нашлось. Хотелось немедленно взять револьвер и вынести мозги приютскому начальству. К несчастью, оружие осталось на квартире Губешкиной. Может, сбегать? Мишка моего состояния не замечал.

— Степан Фомич собирался всех здесь на чистую воду вывести, только тоже помер.

Мы как раз проходили мимо большой ресторации, вывеска гласила: «Филе-миньон. Французский повар маэстро Шарль Монтегю».

— Зайдем? — предложила я и взяла за руку оробевшего мальца.

Швейцар посмотрел на Мишку, на мои валенки.

— Парле ву франсе? — хихикнула я. — Знаю, что не парле ни разу, поэтому двери нам, мил-человек, распахни.

Зал ресторации был пуст и вопиюще безвкусен. Я выбрала столик у окна, сбросила шубу на руки официанта.

— Доброго денечка, любезный, то есть бонжур. Кушать очень хочется. Примите картуз у молодого человека и записывайте. — Меню было в бархатной золоченой папке. — На первое мы желаем крем-суп не луковый, а, предположим, грибной, к нему сырных гренок, но отметьте, чтоб сыр был не пикантный, а сливочный. На второе… экий у вас скудный выбор… Рыба? Михаил, вы желаете судака по-провансальски?

— Что такое шукрут? — спросил мальчишка, перед которым тоже лежала раскрытая папка.

— Извольте, — наклонился официант, — шукрут по-эльзасски приготовляется…

— Это квашеная капуста, — перебила я, — и ее нам даже не предлагайте.

Халдей был повержен, но я решила сделать контрольный выстрел.

— Конфи из утятины тоже придется пренебречь, его полагается готовить более двух часов, выдерживая правильную температуру, посему, любезный, на второе у нас будет рыба, упаси боже, без провансальских присыпок, свежий салат и картофель ломтиками, обжарьте его в масле до хрустящей корочки. В меню этого не значится, но можете после дописать.

— Десерт? Клафути либо бланманже?

— С киселем, — фыркнула я. — Бросьте притворяться. Откуда у вас свежие ягоды для клафути? А пирога с вареньем мы и дома откушаем. Пусть будет бланманже, про кисель я пошутила, вычеркните. К нему кофе, а молодому человеку сварите какао.

— Какое вино предпочитает барышня?

— Что? — По улице энергично шагал господин в котелке и с тростью, я на него отвлеклась. — До первой звезды барышня предпочитает сельтерскую воду.

Господин поравнялся с витриной, это был не Волков, и я облегченно вздохнула.

— Геля, — прошептал Мишка, когда халдей удалился, — ты ограбила банк?

Интересный вопрос. Если я собираюсь и дальше сорить деньгами, наверное, придется. Ах, пустое… В крайнем случае одолжу у Ливончика под честь семьи Вундермахеров или телеграфирую в чародейский приказ, чтоб шеф подкинул на бедность.

— Будешь много знать… — протянула я зловеще и хихикнула. — Рог закрой, ворона залетит.

Нам принесли сельтерскую, официант с шиком разлил шипучку по винным бокалам. За супом мы почти не говорили. Информатор мой, изрядно оголодавший, мог только жевать. Я замечала, как он старается соблюдать приличия, каких усилий ему стоит мерно черпать ложкой и не заглатывать хрустящие гренки целиком, и сдерживала слезы. Проклятый Крыжовень, проклятая, жестокая жизнь.

— А тех разбойников, что на вашу лавку напали, — спросила я за рыбой, — их нашли?

— Не-а, — покачал Мишка головой. — Да и не искал, наверное, никто. Степан Фомич, царствие ему небесное, сказывал, больно ловко они все провернули.

— Это уже при нем произошло?

— Да что ты! Блохин ни в жизнь бы не позволил так безобразить.

— Строгий был?

— Но справедливый.

Первый голод был утолен, и Мишка принялся мне рассказывать историю своего знакомства со Степаном Фомичом. То есть он-то пристава с самого прибытия последнего знал, бригадные воришек-карманников специально малышню к приказу водили, чтоб новое начальство в лицо показать, чтоб те ему на глаза попадаться избегали. Мишка попался. Не очень давно, в том годе, в травене. И за работой попался, с рукою в чужом кармане и с бритвочкой в другой.

— Думал — все, отбегался. Нары, кандалы и пойду по этапу, как все пропащие. Но Степан Фомич дело замял, лично перед тем купчиной ощипанным извинился. А после… Он навроде тебя был, Блохин, тоже правду по кусочкам дергал и в купу собирал.

Так Мишка стал информатором пристава. Они не то чтоб дружили, но виделись регулярно, пацан передавал подслушанное среди фартовых, Блохин давал денежку, или продукты, или что-нибудь из своей старой одежды. Малый знал, что не один он такой у Степана Фомича, что многие приютские с ним беседы ведут.

Ниточка? Еще какая! Блохин копал под опекунский совет. Также он пытался разобраться в давнем убийстве лавочника Степанова и его супруги. Или не пытался, а врал пацану, чтоб расположить к себе? Зачем? Чтоб Мишка с крючка не соскочил?

Про проституток я тоже расспросила. Мишка не смущался и не хихикал, дело-то обычное, кто-то с протянутой рукой стоит, кто-то по карманам тырит либо к налетчикам прибивается, а девкам пропащим одна дорога — собою торговать. Пристав к девицам хаживал, а чего, молодой здоровый мужик, холостой к тому. Все про то знали, и никто не осуждал. Бордель назывался «Храм наслаждений». Еще один храм? И туда заглянем всенепременно.

— Постоянная барышня у Степана Фомича в этом заведении имелась?

Мишка не знал.

Принесли бланманже — дрожащие студенистые холмики, присыпанные шоколадной крошкой. Пацан испуганно посмотрел на десерт, будто ожидая услышать тоненькое «не ешь меня!»

— Директрису вашу как величать? — ткнула я бланманже десертной ложкой.

— Госпожа Чикова. — Пацан последовал моему примеру. — Елена Николаевна.

— Это поверенного Чикова родственница?

Он не знал.

Что ж, разбираться с местными продажными чиновниками мне задания не давали, но и оставить этого без внимания я не могу. А что могу? В нашей империи сиротское попечение исстари на откуп частной инициативе отдано при некотором участии церкви. Митрополиту ябеду составить? И что это даст, кроме сознания собственной доброты? Кляуза застрянет в церковной канцелярии, погребенная под завалами таких же жалоб. А даже если ей ход дадут, что поменяется? Ну устроят в приюте проверку, директриса в этот день сироток на работу не погонит. Ладно, Геля, пока остынь, не распыляйся. После придумаешь, как ситуацию по закону и справедливости разрешить.

— Михаил, — сказала я серьезно, пододвигая собеседнику свой десерт, — расскажи мне теперь в подробностях, отчего пристав помер. Какие слухи в городе ходят?