Карина Демина - Невеста

— Встань.

Оден безропотно подчиняется.

Его бассейн — отнюдь не яма меж корней старого дерева. И вода молчит. Я оставляю мыльный след на шее, на плечах, изучаю спину, убеждаясь, что старые раны не открылись от холода…

Пена не удерживается на коже, падает клочьями. И рукава моей рубашки намокают.

— Повернись.

Поворачивается. И перехватывает мою руку.

Белые глаза смотрят с упреком.

— Что не так? — я перехватываю мочалку свободной рукой. — Ты купаться не любишь?

Ноздри раздуваются. И Оден осторожно спрашивает:

— Тебе плохо?

— Нет.

— Тогда почему?

Потому что очень скоро нас поженят. И я не представляю, чего ждать от этой свадьбы, от жизни вообще, и боюсь. За себя. За Одена.

За то, что случится нечто непоправимое.

А время уходит. И возможно, я буду жалеть, что тратила его так бездумно.

— Какая разница?

Ну вот, и губу прокусил… когда только? Я тянусь и слизываю каплю крови. И все-таки упускаю мочалку, которая падает в бассейн, кружится, украшая водяную гладь пенными узорами. Но разглядеть мне их не позволяют. Я сама лечу в воду, и рубашка намокает.

— Ты что делаешь!

— Так тебе удобней меня мыть будет, — Оден сдирает и рубашку, и штаны. — Эйо, ну кто купается в одежде?

На его кровати хватило бы места на четверых, но я устраиваюсь на плече Одена и за шею обнимаю. Мне впервые за долгое время по-настоящему спокойно. Лежу, мурлычу себе под нос, греюсь… он снова горячий, и это приятно.

А за окном ночь, но сна ни в одном глазу. И Оден не спит.

— Что будет потом, после свадьбы?

Уже недолго осталось.

— Зависит от того, чего тебе хочется, — он задумчиво поглаживает мое плечо. — Мы можем остаться здесь, если тебе нравится. Можем переехать в город — рано или поздно, но мне разрешат.

— А что хорошего в Городе?

— Не знаю. Но Виттару… — на имени брата Оден споткнулся. — Там всегда нравилось. Как по мне — суета. Театр. Балы. Суаре. Салоны…

Балы, суаре, салоны…

Пожалуй, нас будут приглашать, из любопытства, и чтобы собственными глазами увидеть того безумца, который взял в жены альву. И саму альву.

Оден понимает все лучше меня.

— Тебя придется представить Ее Величеству. Есть несколько… обязательных мероприятий. А остальное — только если захочешь.

— Не захочу.

Он кивает. И палец его, коснувшись запястья, замирает.

— Мы можем уехать за Перевал. На побережье… или в другое место, если есть такое, которое тебе бы понравилось.

Побережье? Городок, в котором я выросла? Дом, возможно, уцелевший. Ограда. Лавочка. И двор с травой, что поднимается до пояса — некому косить. Виноградная лоза, одичавшая за годы. Соседи…

Счастливые воспоминания.

И реальность, которая их перечеркнет.

— Нет.

— Как скажешь, — легко соглашается Оден. — В предгорьях тоже хорошо. Там очень чистый воздух, особенно поутру. Я привык вставать рано. Выходил на балкон, маленький такой, как развернуться. И над самой пропастью нависал. Внизу туман… тогда туманы были просто туманами. А горы — бледно-лиловые. Или еще зеленые, стеклянные словно. Солнце выбирается медленно, и в какой-то миг вершины растворяются в небе. По весне пахнет вереском… осенью тоже, но по весне — особенно.

Мне нравится его слушать.

Я была на Перевале, помню и горы, и узкую ленту дороги, отвесные стены ущелья, которые, кажется, вот-вот сомкнуться над головой. Вечную прохладу и растрескавшуюся землю.

Грохот колес дилижанса.

И усталость: мне тяжело ехать. Я ерзаю на сиденье, казавшееся поначалу мягким и удобным. И мама уговаривает потерпеть: скоро гостиница. От гостиниц я тоже устала. В них много людей, шумно и грязно. А еда невкусная.

И в который раз кряду я спрашиваю:

— Скоро уже?

— Скоро, — отвечает мама, обнимая меня. — Скоро…

Это ложь, но мне она нужна.

Я переворачиваюсь на живот, и рука Одена тотчас устраивается на пояснице.

— Ты ведь не хочешь здесь оставаться. И карпов разводить. Или форель. Но если уйти, то… там не будет жил и…

— Она все равно меня не слышит, — Оден подтягивает меня выше, и да, разговаривать удобней, глядя друг другу в глаза. — Я звал, а она не откликнулась. И… возможно, это навсегда. Или очень надолго, но сидеть и ждать, что однажды случится чудо, я не могу.

Дело не только в жиле.

— У меня была цель. Сначала — выжить. Иногда казалось, что смерть лучше, честнее, чем вот так, как я… но цель — это цель. Я держался.

За придуманную невесту, сказку, сочиненную ради себя.

— Говорил, что за мной придут. В деталях представлял себе, как это будет.

Но оказался в незнакомом городе, на площади, на привязи.

— Не сложилось. Потом… была цель дойти. Казалось, что если доберусь домой, то все проблемы решатся разом.

А их стало больше.

— И я дома, но… дом словно чужой. Мне нужен собственный.

Помолчав, он добавил:

— Виттар будет возражать. Он… сильно изменился. Или я? Или мы оба? Или весь мир и сразу? Я не понимаю, Эйо.

Не люблю, когда Оден хмурится.

— Я пытался с ним связаться, но Виттар слишком занят для разговора. Просто передал, что беспокоиться не о чем. Он считает, что я резко поглупел и не в состоянии сопоставить очевидные факты?

— Ты о той… стае?

Оден кивнул.

— Я отдаю себе отчет, что стаю необходимо ликвидировать, иначе жертв будет больше. Бешенство не лечится. Это… это не совсем то бешенство, которое у обычных собак. Скорее жажда охоты. Погони. Убийства. Помнишь того щенка в Долине?

Распрекрасно. И хлыст, скользящий по песку, и черное конское брюхо, копыта с полумесяцами подков.

— Он получал удовольствие, демонстрируя власть. Это уже не шутка, но еще не преступление. Однако постепенно просто чужого страха становится мало. Нужно, чтобы жертва бежала. Спасалась. Тогда появляется элемент погони… поначалу они способны отпустить жертву, но однажды наступает перелом.

Жертва погибает.

— И уже тогда пути назад нет. Нужно больше. Азарта. Крови. Смерти. Перерывы между охотами сокращаются. Разум постепенно угасает. И такое животное рано или поздно теряет всякую осторожность. Если повезет, ищейки встанут на след быстро, но…

Везение — не то, на что стоит рассчитывать в охоте на зверя.

Зверей.

Я видела стаю, белые тени, скользившие по лесу.

— Виттар, как райгрэ, обязан использовать любую возможность, чтобы защитить людей.

В том числе меня и родного брата.

Две жизни против трех десятков уже потерянных. Простая математика.

— И я знаю, что заслон будет плотным, а риск — сведен к минимуму.