Брусничное солнце - Лизавета Мягчило
Платье с тихим шелестом упало к ногам, Варвара не разогнулась, отпусти сейчас отполированную столешницу — свалишься без сил на пол.
Авдотья была её служанкой с десяти лет. Такая же тощая неразумная девчонка. Отчего взгляд матери пал именно на неё? Может, даже кичась нынешним возвышенным положением, Настасья понимала, что Варе нужен кто-то такой же маленький и открытый к миру под боком, чтобы скрасить одиночество? Мать Авдотьи работала на кухне и считалась лучшей поварихой из ныне живущих в губернии. И радости её не было предела, когда женщина поняла — дочь не будет гнуть спину за тяжелой работой. В свои тринадцать ей нежданно повезло — служить младшей барыне за достойную награду.
Девочки сдружились. Ежели это можно было назвать дружбой. Старшая Авдотья никогда не забывалась — прекрасно понимая, где её место, она не пыталась главенствовать, её простая бесхитростная речь была пропитана преклонением, каждый поступок — покорностью. А Варвара, как положено барыне по праву рождения, принимала её помощь и тепло благодарила. На личную служанку можно было положиться в самом неловком и деликатном вопросе. Крепостная оказалась хитрой, одаренной умом и абсолютно неболтливой, ни единый секрет не вышел за пределы комнаты барской дочери.
— Грия мне найди. — Надтреснутый голос звучал страшно, Авдотья замерла, наклонившись за платьем. Пальцы так и не дотянулись до синей ткани, она не разогнулась. Только медленно приподнялась голова со сбитым платком, словно не услышав ответов на вопросы, она попыталась их разглядеть в сгорбленной фигуре хозяйки. — Да поживее. Всякая свободная пусть ищет, каждый угол проглядите, каждый аршин, каждую сажень. Не найдете — высеку, до мяса кожу спущу.
И впервые услышав про розги Авдотья не засмеялась, зрачки изумленно расширились, девка попятилась к двери спиной. Варвара продолжаа дышать. Ровно, натужно. Вдох через трепещущие тонкие ноздри, сиплый выдох ртом. Голова шла кругом, страх взобрался на хребет, сочно впился в мясо, жируя на её душе, пресыщаясь.
Бежать. Им надобно бежать. Матушка не переменит своего решения, слишком крупный куш сам пришел к ней в руки.
— Как велите, Варвара Николаевна, мы его мигом к вам позовем. — С тихим скрипом прикрылась дверь. В этом звуке послышалось ей тоскливое отчаяние. Давно надобно смазать поржавевшие за сырую весну петли.
Барыня сделала шаг к узкому окну, распахнула настежь. Вечерний ветер ударил в лицо, скользнул по щекам. Расплакаться бы, выплеснуть все, да только она не сумеет остановиться, зайдется в горьком припадке. Оставалось молчать и дышать. За окном разбушевалась стихия — ветер гнул тонкие осинки к земле, возмущенно рокотали и скрипели столетние дубы на окраине сада, дождь стоял такой непроглядной стеной, что стоит шагнуть наружу — через миг станешь насквозь мокрым.
За глухим шумом и разрывающими небо вспышками белоснежных молний Варя не сразу заметила выезжающий из аллеи чужой экипаж. До ушей донеслось испуганное ржание лошадей, кучер прикрикнул на животных, взмахнул кнутом.
Вернулась, не дожидаясь окончания приема, не отужинав? По ступеням взлетел быстрый звонкий топот вечерних туфель. Верно. Матушка.
Распахнулась, ударяясь о стену дверь, разъяренная Настасья, тяжело дыша замерла на пороге.
— Ежели ты моей смерти желаешь, ты всё для этого делаешь, Варвара Глинка. Что за скверный тон, что за жажда привлечь чужое внимание недостойным поведением. Дурноту почуяла? Хоть полумертвая, хоть в бреду и с горячкой, тебе положено было отужинать, за трапезой должна была объявиться ваша помолвка. Такая удача, а ты так недостойно поступаешь? — С каждым оброненным словом лицо её наливалось неестественной краснотой, покрылись алыми пятнами лоб, щеки и шея. В гневе. В бессильной злобе разжимались и сжимались кулаки.
— Не пойду за него, моего мнения вы не спрашивали. Не хочу видеть этого человека в своей судьбе, не по нраву мне такая жизнь. — Удивительно, как складно и спокойно зазвучали слова из уст той, которая пару мгновений назад хотела разрыдаться, падая на пол.
— О, пойдешь. — Резвый бросок вперед, Варвара не отшатнулась. Материнские пальцы до рези впились в волосы на затылке, сжали. Рука хладнокровно опустилась ниже, заставляя Варю вскинуть голову. Чтобы встретиться с черными, безумными глазами. Живая всепоглощающая злость и жадная жажда наживы. Ни любви, ни понимания. — Будь он хоть одноногим слепым калекой, ты бы пошла. Покорнейше и с радостью. Потому что под его началом вскоре будут без малого вся Костромская и Владимирская губернии. Ныне ты человека сильнее и богаче не сыщешь. Он даст власть твоим детям, богатую жизнь, понимаешь, растопча[1]? Думаешь, будешь вечно молодой и красивой, полагаешь, женихи выстроятся в ряд и будут ждать, пока тобой изволит наиграться нищий Саломут?
Вспышка. В глотке разорвался обжигающий ком, слезы сами хлынули из широко распахнутых глаз, не мигая впивающихся в материнское лицо. Не от боли физической нет, разве дикую боль причиняли руки? То были её слова.
Знала. Знала о их любви и просто отворачивалась, ни разу не поговорила, не поддержала. Предпочла уделить внимание чему-то более значимому. Не Варваре. И зная о нежных чувствах собственной дочери, Настасья устроила помолвку с другим.
— Я люблю его, а он меня. — Просто, на выдохе. Потому что очевиднее этого не сыскать.
Настасья Ивановна презрительно скривила губы, отшвырнула её от себя. Варвара упала, ноги отказались держать. Упираясь тонкими руками в пол, приподняла тело, вскинула голову. Ночное платье задралось, спутанные волосы прилипли к мокрым щекам.
Молодая барыня знатного рода Глинка. Статная красавица, яркая ёра[2].
Жалкое зрелище.
Мать медленно присела рядом, сверля Варю немигающим взглядом.
— Теперь настоятельно рекомендую меня услышать, Варвара. И принять близко к сердцу. Любовь — удел глупцов и бедняков. Это то самое чувство, которое отберет у тебя всё: статус, богатство, власть и собственный разум. Оно сожрет тебя, перемелет и остатки вышвырнет в канаву. Ежели хочешь быть счастливой — люби только себя. А не хочешь выходить замуж за Самуила — решение есть. Ты всегда можешь утопиться в пруду.
Поднимается. В пять неспешных шагов доходит до двери, даже голову в сторону тихо плачущей дочери не поворачивает. Лишь у самого входа она замирает, с нажимом растирает виски и картинно тяжело вздыхает.
Вот каково бывает с недальновидной глупой дочкой.
— Я велела подготовить экипаж для Григория Евсеевича. Полагаю, больше в его компании ты не нуждаешься, ближайшие
