Сестры Ингерд - Полина Ром
-- Луиза, Ольга вчера упала и головой стукнулась. Очень сильно стукнулась. Даже меня сперва не узнала!
Луиза с подозрением оглядела меня, сняла с плеча полотенце и кинула на стол рядом с миской, скомандовав Анжеле:
-- Вы, барышня Ангела, умывайтесь.
После этого она подошла ко мне, прихватив одну из свечек со стола. Внимательно, держа огонек между нами, осмотрела мое лицо, ворча как бы про себя:
-- Видеть вы меня, барышня, видите… Ноги не трясутся, стоите сами. Может, голова болит? – и она постучала мне по виску сухим пальцем. Так, как опытная хозяйка стучит по арбузу, проверяя спелость. От неожиданности я дернулась, и служанка, неодобрительно нахмурившись, ворчливо спросила: -- Голова, что ль, болит?
-- Не сильно болит, только все как в тумане. Я даже сестру не сразу узнала.
-- Не сразу… Эка невидаль! Ну-ка, барышня Ольга, скажи мне: не тошнить ли?
-- Нет, не тошнит. Только все как чужое. Даже отца вспомнить не могу.
Служанка, кажется, чуть поколебалась, но потом вынесла решение:
-- От к вечеру домой возвернемся, пущай госпожа баронесса сама порешает. А на лекаря у меня денег нетути.
Заметив, что Анжела так ничего и не сделала, растерянно застыв возле миски, старуха заворчала на нее:
-- Барышня Ангела, это сколько же вы возюкаться будете?! Чай барышне-то Ольге тоже помыться надобно.
Тут дверь в комнату распахнулась, и с большим подносом наперевес вошла еще одна женщина в похожей простецкой одежде, помоложе и потолще Луизы. Именно ей старуха и начала жаловаться:
-- Полюбуйся-ка на них, Бруна, одна головой треснулась. Говорит: не узнает никого. Вторая умыться сама не может: все ждет чего-то. Это за что ж мне к старости этакое наказание!
Впрочем, сильно долго жаловаться она не смогла, неожиданно в ее нытье вмешалась сестра:
-- Знаешь, Луиза... – как-то очень задумчиво сказала Анжела. Я насторожилась, потому что ничего хорошего от сестрицы не ждала. Но окончание ее фразы мне очень-очень понравилось. -- Как приедем домой, я, пожалуй, мачехе-то расскажу, почему мы на день в пути задержались. Пусть она сама с тебя спросит, чем таким важным ты занималась, что чуть не убила нас в трактире. Или ты думаешь, что мы обе память-то потеряли?
В голосе сестрицы прорезалась привычное злорадство, а Луиза как-то суетливо принялась оправдываться:
-- Да ведь, барышни миленькие, какая моя-то в том вина?! Христом Богом вас прошу, давайте-ка мирно соберемся, да тихонечко в путь и тронемся.
-- Тронемся, но ты, Луиза, все, что сестра спрашивать будет, подробно расскажешь. У нее голова не просто так закружилась, а после того, как мы с ней здесь чуть не умерли. А я уже устала на ее вопросы отвечать! Я и сама от угара до сих пор больна!
Бруна, все это время столбом стоявшая в дверях, торопливо прошмыгнула в комнату и начала составлять с подноса плошки с парящей кашей, приговаривая:
-- От туточки, барышни, я вам в кашу медку добавила и молочка! Сейчас откушайте тепленького, а я вам в дорогу еще и пирогов соберу. Только вы уж хозяину на недосмотр-то не жалуйтесь! Видит Господь, случайно это все получилось!
Самое противное, что умываться нам пришлось из одной миски. Где-то я уже читала, что в отличие от России, где воду было принято сливать из кувшина, в Европе так и мылись: в одном тазу и руки, и лицо, и все остальное. Потому и я, и сестрица просто намочили ладони, протерли лицо и брезгливо вытерлись не слишком чистым полотенцем.
-- Как бы нам конъюнктивит какой не подцепить, – недовольно буркнула на русском Анжела. Это был редкий случай, когда я от всей души согласилась с ней, но все же шепнула:
-- Не думаю, что нам следует на своем языке говорить. Заметят, решат еще, что мы заклинания шепчем. Ты ж видишь, они совсем темные, как в средние века.
Толковые мысли имеют особенность быстро подтверждаться. Почти тут же, недоуменно переглянувшись с Бруной, Луиза спросила:
-- Это по-каковски вы говорите-то, барышни?
-- Это нас в монастыре научили, – ехидно ответила Анжела. – Такая молитва специальная, утренняя, чтобы Господь благословил.
Поверили или нет, не знаю, но переглядывания служанок закончились. Луиза помогла нам нацепить те самые тяжеленные халаты. Мы торопливо позавтракали, пока она и Бруна стаскивали в нашу комнату, вываливая прямо на кровать, кучи какой-то одежды. После завтрака женщины принялись одевать нас, и это, можно сказать честно, была совсем не легкая работа.
Сперва с нас сняли халаты и ночнушки, благо печку уже растопили, и в комнате было не так прохладно. Затем одели те самые коротенькие сорочки из сундука прямо на голое тело. Работали Бруна и Луиза почти синхронно. Было понятно, что процесс им вполне привычен и отработан до мелочей.
Потом натянули вязаные простые чулки чуть выше колена, а сверху вторые, уже шерстяные. Закрепили тугими лентами сверху, плотно замотав вокруг ног. Затем последовательно, одну за другой, нацепили две юбки: одна чуть длиннее колен, из тонкого ситца или чего-то похожего, вторая из тяжелого толстенного сукна и длиной до середины икр. Потом одели что-то вроде тонкого шерстяного свитера в обтяжку с рукавами до локтей и большим вырезом. Затем беленую плотную блузу из льна с длинными рукавами. И только потом на все это барахло – тяжелое платье из мягкой шерстяной ткани. Но эта была еще даже не середина процесса…
Бруна метнулась за дверь и принесла две пары тяжелых огромных сапог с мехом внутри. На каждую из нас нацепили еще по паре шерстяных носок и только потом одели сапоги. Служанки долго возились, подгоняя ремешки на голенище. Ширина голенища именно так и регулировалась -- тремя ремнями. В расстегнутом виде сапоги просто свалились бы с нас.
Следом на каждую накинули шерстяной платок, огромный и неприятно пахнущий, и, скрестив концы его на груди, завязали узлом на лопатках. Еще один тонкий платок повязали на голову по-деревенски. И только потом нацепили что-то вроде кроличьих меховых капоров с пришитыми к ним пелеринами. Между тем ни трусов, ни панталон так и не появилось.
Мы с сестрой беспомощно переглядывались, не понимая, как в этом всем можно двигаться. Под всей кучей одежды мы обе оставались голозадыми. Кроме того, нам
