Ученик - Николай Иванович Хрипков
Иоганн в первый раз за всё время знакомства с Учителем попытался вставить слово. В конце концов, если он всё время будет молчать, Учитель примет его за дурака. Хотя и высказанная глупость, конечно, не возвысит его. Но всё-таки он в этот Штаттбург упал не с луны, а учился до этого в гимназии, прочитал кое-какие книги и сталкивался с неглупыми людьми. Итак, Иоганн решился подать голос.
— Всё это верно, учитель. Но мне ваши слова не кажутся новыми. Еще Руссо говорил о «золотом веке» человечества, подразумевая под ним древнейшую эпоху.
— Весьма похвально, молодой человек, что вы ссылаетесь на Жан-Жака Руссо. Хотя я уверен, что вы даже в глаза не видали его трудов. Руссо называл первобытное состояние человека «золотым веком», но совершенно по иной причине, не по той, о которой я вам толкую. Жан-Жак был анархистом и социалистом, ну, по крайней мере, стихийным предтечей их. Хотя, вообщем-то анархизм, вполне в природе человека. К тому же, не будем забывать и о том, что Руссо много претерпел унижений от сильных мира сего, поэтому невзлюбил их, а заодно и всех богатеев, хотя я думаю, что сам-то вряд ли бы отказался от богатства, окажись оно у него. О! этот человек — клубок противоречий. Это сплошные комплексы. Да! Главным злом он считал богатство, которого еще не было в первобытном обществе. Но он думал, что его не было потому, что люди еще не были испорчены.
— Но скажите, Учитель! Городок ваш не так уж и велик. Вы же человек, о котором знают далеко за пределами нашей родины. Я думаю, что все, кто занимаются философией, непременно знают ваше имя. Но почему-то, когда мы шли по улице, никто не здоровался и не приветствовал вас, как будто вы совершенно чужой человек в этом городе. Когда я гуляю с родителями по Думкопффурту, то они не успевают раскланиваться. Собственно вся прогулка есть сплошное раскланивание.
Учитель рассмеялся, глаза у него повеселели.
— Заметил? Похвально! Хотя не заметить это трудно… Не подумай только, что я против приветствий. Это не просто ритуал, это сложная система взаимоотношений, это способ подпитки нас энергией и оптимизмом. Или наоборот. Но вот представь такую ситуацию! Ты ухватил очень привлекательную мысль, как вон та молодая особа, с которой ты не сводишь очарованных глаза. Кстати, она дочь учителя гимназии. По-моему, Маргарита. Красивое имя! Но неважно…И вот когда мысль начинает скидывать с себя одежки и обнажать свою прекрасную суть, в каморку, где только ты и твоя прелестница, врывается бесцеремонный сосед, с которым нужно раскланиваться, выслушивать разную ерунду и самому молоть ерунду. Только избавишься от одного, как появляется второй, третий… двадцатый… Поневоле завоешь от отчаяния.
— Понятно, Учитель! И вы, чтобы не отвлекали вас от мыслительной деятельности, договорились с обывателями городка не отвлекать вас на улице пустыми формальностями?
— Брависсимо! Только не представляй себе это слишком натурально, что я ходил по домам и с каждым заключал письменный договор, разумеется, в присутствии свидетелей. Это нечто вроде общественного договора Локка. Слышал о таком ученом англичанине?
— Кажется, преподаватель истории называл это имя.
— Ты совершенно верно заметил, что городок наш небольшой и чудака-профессора с его заскоками и нелепыми причудами знает каждая дворовая кошка. Поэтому общественный договор было составить совсем несложно, даже не разговаривая с окружающими на эту тему.
Они подошли к берегу речки, которая была шире Грязного Ручья в раза четыре. Такого водного пространства Иоганну еще не доводилось видеть. С песчаной насыпи, намытой, когда углубляли русло реки и облюбованной местными жителями под пляж, раздавались веселые крики и визги. По речной глади совсем недалеко от берега скользила лодка. За веслами со скрипучими уключинами сидел юноша, а на корме девушка, золотистые волосы которой струились до самой кормовой доски. И если бы эта девушка попыталась откинуться назад, например, когда юноша стал бы целовать ее, то конечные пряди ее шелковистых волос, несомненно, окунулись бы в воду. Молодая парочка была в купальных костюмах.
— А ведь и ты бы мог сейчас быть на его месте, а не выслушивать дребедень, которую несет старый маразматик. Ты же завидуешь ему? — спросил Учитель.
Иоганн вспыхнул:
— Ну, что вы!
— Не надо стыдиться, Иоганн, своей молодости! Она прекрасна! Поверь мне! Хотя я бы не желал снова стать молодым, как этого жаждут многие. Меня вполне устраивает мой возраст. А эта юность с ее вечными мыслями о девушках, ночными поллюциями, онанизмом, необходимостью жить у кого-то на содержании, кутежи и пьяные драки, танцы, где ты стену подпираешь спиной и никак не можешь решиться пригласить девочку в короткой юбочке, которая вряд ли с тобой пойдет на танец, прыщи, страдания из-за своей внешности… Нет! Не желаю! А тот, кто хочет, а это подавляющее большинство, идеализируют свое прошлое. Такова человеческая натура представлять ушедшие годы в более привлекательном свете, чем они были на самом деле. Если бы это прошлое заснять на камеру, а потом прокрутить со всеми подробностями, мыслями, переживаниями, унижениями и оскорблениями, вряд ли нашлось бы много желающих повторить прошлое.
«Неужели Грэтхен — это было плохо? И разве я не желаю, чтобы это повторялось снова и снова, — подумал Иоганн. — А ведь Грэтхен — это тоже уже прошлое. Конечно, сейчас Учителю не нужны девушки. Хотя почему я так решил? Ведь он же еще не старик. А может, он знает об этом только умозрительно?» Иоганн быстро, чтобы Учитель не успел перехватить его взгляда, постарался оценить его внешность. Да! Ничего особенного! Для мудреца у него слишком простоватое лицо, которое более подобает какому-нибудь крестьянину или ремесленнику, чем светилу философии. Но так ли уж много
