Повилика - Катерина Крутова
Прощание
Лунный цветок, добровольно покинувший стебель, суть свою примет, свободу забытому дав. Горечью сердце исполнится, нить обрезая. Жаром согреет источник сердечной росы. Зерна живые утратят способности к всходу, в прах обратятся, в судьбы жернова угодив. В море камней многоликое эхо прощанья ляжет прощеньем, на теле оставив свой след. Дар очищенья по капле впитается в стебель, жизнь подаривший и смерть получивший взамен. Принята жертва. Цветок увядает. (Пендл Хилл, Ланкашир. 328ой год от первого ростка. Падающие листья. Полнолуние)
Утром в спальне Лики нет. Как нет и моей вчерашней уверенности уехать в домик на берегу. События с момента пробуждения в больнице видятся как в тумане и кажутся странным сном. Всему можно найти рациональное объяснение — думаю я, спускаясь на кухню. Только вот с каждой ступенькой разумного в моей голове все меньше, а фантастических идей все больше. Точно размеренная жизнь осталась нежиться в теплой супружеской постели, а вниз по лестнице крадется подозрительный параноик, неуверенный в главном — в своей семье.
Запах свежеобжаренного кофе бодрит и немного упорядочивает мысли. На кухне Лика помешивает в сковороде зерна, постепенно меняющие цвет с травянисто-зеленых на шоколадно-коричневые. На маленьком огне рядом греется заполненный песком поддон. Жена готовит кофе по-турецки. Удивительно, обычно Лика ограничивается вариантом для ленивых и торопливых — автоматической кофемашиной, обделенной творческой фантазией и варящей изо дня в день одинаковый стандартный американо с молоком. Медная джезва в руках жены появляется по праздникам или в особо расслабленные воскресные завтраки, когда можно позволить себе до полудня ходить в пижаме и вдохновенно предаваться благому безделью.
«Чем же сегодняшний день особый?» — не успеваю толком подумать, как замечаю на стуле спортивную сумку — ту самую, которую вчера в панике набивал предметами первой необходимости. Лика оборачивается, и я вижу покрасневшие глаза и припухшие веки, точно от слез или бессонницы. Кажется, даже замечаю блеск капли, слетевшей с ресниц и упавшей в горячий кофе на жаровне. Вид расстроенной жены отбрасывает прочь идиотские идеи и сомнения — хочется утешить, обнять, защитить. И я уже стремлюсь, протягиваю руки и касаюсь мягкой фланели домашнего халата, но Лика отрицательно мотает головой, отступает на шаг назад и приказывает:
— Сядь.
В коротком слове я слышу обреченную решимость и глубокую печаль. Подчиняюсь, выжидательно глядя на жену. Тем временем она ссыпает зерна в старинную кофемолку, неторопливо вертит ручку, а после перекладывает порошок в прогретую турку. Расплющивает ножом пару коробочек кардамона и вынимает семена. Толчет их в каменной ступке вместе с комковатым тростниковым сахаром и крупинками крупной морской соли. Добавляет специи к кофе, заливает водой и погружает джезву в раскаленный песок. Плавные размеренные движенья завораживают, тонкие пальцы, сомкнутые на деревянной ручке, водят турку по кругу, кофе поднимается под ободок, и жена снимает плотную шапку из сварившихся молотых зерен.
— Спрашивай, — голос Лики выводит из медитативного созерцания.
— Что? — не сразу соображаю я.
— Все. О том что тебя мучает со дня приступа.
Незаданные вопросы принимаются мельтешить и суетиться в сознании, стремясь первыми пробиться к микрофону. Пока я мну губы, выбирая с чего начать, супруга успевает поставить на стол чашки с кофе и бокалы с холодной водой.
— Лика, что происходит? — выбираю наиболее общий, чтобы сразу не заработать сто очков психа в глазах жены.
— Я варю кофе и беседую с мужем, — проскальзывает быстрая ироничная улыбка. — Обычный кофе — без «забвения».
Показанная Полиной сцена живо разворачивается перед глазами.
— Откуда ты знаешь? — напрягаюсь, отстраняясь от стола. Лика закидывает ногу на ногу, берет обеими руками чашку и вдыхает кофейный аромат. Жмурится от удовольствия и так же, не открывая глаз, поясняет:
— Это, все же, мои воспоминания. Неужели ты думаешь, я позволю дочери бесконтрольно копаться в голове матери?
— Почему я этого не помню? — не спешу пригубить свой напиток, хотя Лика с явным наслаждением уже смакует первые глотки.
— Потому что мы этого не хотели.
— Ты и Виктория?
— Умница, Влад. — в голосе Лики столько холода, что кажется ее губами начала вещать высокомерная мадам Либар. Куда делась моя милая, ласковая жена? Женщина напротив изучает меня с отстраненной расчетливостью. Только заплаканные глаза, да нервно постукивающие по фарфору узкие ноготки выдают внутреннее напряжение.
— Но ты спрашиваешь не о том. Неужели боишься или не находишь слов?
Я возмущенно вскидываюсь и принимаю вызов. Все наблюдения и подозрения, начиная с подслушанного диалога в больнице, включая визит к немощному Роберу и подсмотренные воспоминания, выстраиваются в единую логическую цепь:
— Вы медленно убиваете своих мужей, верно? — и впиваюсь немигающим взглядом в синие глаза. Кажется, или где-то в их глубине на самом дне плещется сожаление и раскаяние?
— Нет! — чеканит жена. — Мужчины умирают от смертельных болезней, посланных им судьбой. В твоем случае, как недавно выяснилось, это — слабое сердце. Мы никого не убиваем, но наша близость ускоряет естественный процесс.
— Как?! — сказать, что я ошарашен будет слишком слабо. Я на самом пике непонимания происходящего. — И зачем?!
Лика смотрит на меня испытующе, запивает кофе чистой водой и бессознательно прикусывает ноготь приложенного к губам пальца. Она делает так всегда, когда нервничает. Родной, домашний жест — привычка жены, которой я, оказывается, совсем не знал все эти годы.
— Влад, ты помнишь начало наших отношений?
С чего вдруг понесло на воспоминания — пытается вызвать жалость или взывает к общему прошлому? Конечно, помню. Восемь лет ухаживаний. Прогулки, разговоры о музыке, фильмах, книгах. Дружба, которая неторопливо перерастала в большее. Настолько неторопливо, что я успел пережить пару романов с более доступными сверстницами. Но Лика манила, точно магнит. Радость общения, родственность душ и мучительно долгий путь до первой близости. Безмерное счастье услышанного «да» в ответ на подаренное кольцо.
— Никогда не задумывался, почему я так долго тянула?
— Привык считать это женской игрой и проверкой на прочность, — старые сомнения и юношеская неуверенность давно растворились в спокойствии семейной жизни. — Может ты просто была во мне не уверена?
— О нет, — Лика грустно улыбается и заправляет за ухо выбившуюся прядь. И мне почему-то очень хочется подвинуться ближе и ощутить запах ее волос, легкий парфюм на тонкой шее, теплое тело, покорное моим рукам… Но я вцепляюсь в край стола, как в спасительную твердыню и слушаю пугающую исповедь.
— Я с самого начала знала, что это будешь ты. Другие парни пахли карьерой, проблемами, адреналином, страстью, а ты — отдохновением души, домом и теплотой.
— Пахли? — удивленно повторяю следом за женой. — Я для тебя воняю скукой?
— Нет, для меня — нет.
