А печаль холод греет - Дайана Рофф
А лучше страшно.
– Мне кофе.
Когда официант ушёл, я удивлённо вскинула брови, посмотрев на Джозефа.
– Ты же не любишь кофе.
Тот лениво пожал плечами и ничего не ответил на мои слова, лишь пусто уставился перед собой. Вздохнув, я положила ладонь на его сцепленные слегка дрожащие руки и осмотрелась: мы сидели за круглым столом в уличном кафе под названием «Дорога в небеса», куда дошли от дома Джозефа. Всё было сделано в светло-коричневом цвете дерева: стулья в идеальном порядке располагались вокруг столов, которые образовывали круг между собой, а между ними тут и там в деревянный пол были воткнуты большие белые зонты, закрывающие собой от снега; красивые лампочки, как гирлянды, освещали всё помещение и делали его немного теплее; хвойный лес, часть которого была увешана в такие же гирлянды, окружал с двух сторон два небольших домика, где готовили еду, делали горячие напитки и продавали всевозможные рождественские сладости. Но самое красивое помимо всей этой яркости и радости, которыми было наполнено кафе, был открывающийся вид на залив Аляски: тёмные воды лениво касались не заледенелой поверхности, в небольших волнах отражалось серое небо и вечерняя сине-ледяная атмосфера. Снег уже не шёл, дав перерыв жителям города, но все знали, что это не надолго.
К сожалению?
Вряд ли.
Когда шёл снег, то казалось, что это было единственное живое явление в нашем мёртвом городе.
– Наверное, я должна извиниться за то, что именно я начала тот разговор на кухне.
Я решила наконец нормально поговорить с Джозефом только тогда, когда нам принесли напитки. Я больше не могла вынести его молчание – кто знал, о чём он думал? Что творилось в его лохматой голове? И хоть кудри мило и даже смешно торчали из-под его вязаной шапки, сам парень выглядел самым печальным человеком на свете.
– Всё равно что-нибудь бы случилось, – тихо возразил он, медленно попивая кофе, которое до этого момента всегда терпеть не мог. А тут…
Что же с ним случилось?
– Наверное, – я поморщилась от слишком горячего глинтвейна, который по привычке взяла в этом кафе. – Но сам посуди… когда тебе было двенадцать лет, ты вёл себя почти так же. Ну, по крайней мере, уж я-то точно. В таком возрасте всё кажется несправедливым, злым, жестоким и равнодушным к тебе. Хочется внимания и не важно какого – негативного по отношению к тебе или нет. Лишь бы кто-то заметил тебя, кто-то заинтересовался или разозлился на тебя. В таком возрасте внимание очень важно, как и собственная значимость: будь то любовь или ненависть. После начальной школы всё кажется необычным, хочется быть круче, знакомиться со старшеклассниками, иметь отношения и вести бурную жизнь, совершенно наплевав на учёбу. Да и на всё остальное тоже – только ты сам себе важен. В двенадцать лет… я ужасно хотела, чтобы со мной обращались как с взрослой, чтобы с уважением относились ко мне, чтобы прислушивались к моему мнению и интересовались мной так, будто интереснее меня человека не существовало. Это такой возраст, когда хочется всего и вся, и очень трудно сохранить в себе… уважение к другим.
– И надо что-то с этим делать, – вдруг твёрдо сказал Джозеф. – Я согласен с твоими словами. Да, ты права, что в двенадцать лет надо не забывать об уважении и, думаю, это определённо относится к Олин. Хэмф почти со мной никогда не ссорится: то ли потому что умный, то ли потому что ещё маленький, то ли просто потому что он мальчик. Но Олин… она капризничала даже тогда, когда ей было всего пять лет. Мне кажется, просто с самого рождения у неё такой характер: так сыграли в ней гены, а не только не самое лучшее воспитание…
– Ты заботился о ней как мог, – я положила вторую ладонь ему на руки и сжала его пальцы, которые только сейчас наконец-то перестали трястись. И вовсе не от холода. – Ты всегда очень любил её и сейчас сильно любишь. Конечно, не во всём виноват её возраст, но во многом. Так что…
– Остаётся надеется на лучшее, – договорил за меня он и благодарно улыбнулся. – Спасибо тебе, Делора.
Он преподнёс мои руки к губам и нежно поцеловал, словно касался губами самой чувствительной кожи, тогда как мои руки уже давно были полны шрамов, вечно разбитых костяшек и грубой кожи, стёртой в некоторых местах до мозолей, а один палец вообще был кривой. Совершенно не женские руки. Но Джозеф любил их такими, какими они были – как и меня саму. А я – его.
Идиллия, не так ли?
Как же мне хотелось, чтобы наши отношения длились как можно дольше.
Навсегда?
Навсегда.
– Ты – вся моя жизнь, Джозеф. Ты ведь знаешь это?
На мгновение в его тёмно-голубых глазах промелькнуло что-то странное, но он тут же расплылся в ещё более широкой улыбке. В ещё более счастливой.
– Знаю. И люблю тебя за это ещё больше.
Мы поцеловались – так, словно нуждались в этом больше, чем в воздухе. Так, словно не могли жить ни секунды друг без друга – и сейчас мне это казалось как никогда правдой. В груди громко стучало сердце, руки отчаянно сжимали широкие ладони, дыхание сбилось от такого большого количества эмоций: от трогательной любви до неистового желания защищать его любой ценой.
И я была уверена, что Джозеф сделает ради меня то же самое.
Крепко держась за руки, мы шли уже обратно домой, когда заметили горящий дом, вокруг которого столпились не только пожарные, но и просто прохожие. Пламя рассекало холодный воздух, в небо поднимался столб чёрного, как сама тьма, дыма, огонь расползался от одного этажа к другому, постепенно охватывая весь небольшой пятиэтажный дом. В последнее время пожары настигали как Колдстрейн, так и весь мир всё чаще и чаще – вот и сегодня мы стали свидетелями этого неугомонного бедствия. Но из-за чего всё это было на самом деле?
– Там моя дочь! Пожалуйста, кто-нибудь спасите её! – захлёбываясь в слезах, надрывно кричала женщина, но никто её не слышал: пожарные пытались справиться с пожаром, а все остальные либо были только что
