Знак обратной стороны - Татьяна Нартова
Сейчас же Даня больше всего напоминал подросшего Амура. Светло-русые кудряшки, тонкие стрелки нахмуренных бровей, чуть заметная ямка на подбородке. Эдакий падший ангелок, который еще пытается сохранить в себе остатки святости. Грустный ангел, которому так и не удастся вернуться на небеса.
«Где же твои крылья, дорогой? О чем ты так задумался, что не заметил летящую на тебя тонну железа?» – вертелось в голове у Тони, пока какая-то ее часть обдумывала предложение парня.
В ее пироге было слишком много кислых ягод, которые не мешало сдобрить сахаром. И пусть от него развиваются кариес и диабет, но, черт побери, каждый печет, как умеет!
– А давай.
– Вы согласны? – не поверил своим ушам Даниил. Он-то думал, что женщину позабавит подобное предложение.
– На, вот, – третий раз Тоня сунула руку в сумку. – Моя визитка.
– Антонина Яковлевна Шаталова, – прочел школьник. – Глава отдела по связям с общественностью ОАО «ДиректСтрой».
– Проще говоря, тот самый человек, благодаря которому журналисты печатают только те гадости, которые им разрешают печатать о самой крупной строительной фирме региона. Но сейчас у меня заслуженный отпуск, так что я могу позволить себе не только их скучную компанию, но и пару часов на болтовню с тобой. Только не спрашивай, когда. Я сама тебе позвоню, – сразу поставила условие женщина.
– Хорошо, – на этот раз Даня не стал задерживаться, немедленно покинув салон «Хонды». – Жду.
«Не позвонит», – понял. В сущности, так даже лучше.
Но он почему-то так и не зашел в подъезд, пока оранжевый хэтчбек не скрылся за поворотом.
Ведущее чувство
Символ правой руки. «Страсть». Некое душевное состояние, определяющее modus vivendi человека, будь то любовь, ненависть, боязнь чего-то и т. д. Рисуется только основными цветами и оттенками второго порядка. Холодные тона приглушают чувство, теплые – укрепляют его.
3/1
Объект выглядел странно. Более чем странно, но надо признать – производил неизгладимо впечатление. Удивлюсь, если ночью не словлю пару-тройку кошмаров. Вообще-то, к костям я относилась вполне спокойно. Даже армии шагающих скелетов в фильмах находила не пугающими, а скорее забавными. Вот и сейчас мне было ни сколько страшно, сколько мерзко.
Не знаю, кем надо быть, чтобы создать такое. Но судя по всему, автор данной инсталляции не любит живых, настолько не любит, что готов отыграться на их бренных останках. Именно их горка вышиной почти в полтора метра возвышалась посреди ярко освещенного зала частной галереи. Позвонки с обломанными посередине ребрами, бедренные, лучевые и локтевые кости, половина таза, все было навалено вперемешку. Особенно впечатляла черепушка на самом верху пирамиды. Большущая трещина пересекала ее наискось, нижняя челюсть отсутствовала напрочь, а от верхней остались только два желтовато-коричневых зуба.
Горка напоминала мне знаменитую картину «Апофеоз войны», только у Верещагина не было грубо сколоченной деревянной лестницы, которая на нее опиралась. Несколько нижних ступенек представляли собой довольно широкие необструганные доски, но чем выше – тем они становились уже и тоньше. Самая верхняя ступень имела в ширину не больше трех сантиметров, зато была тщательно залакирована и прибита к основанию не простыми, а золотистыми гвоздиками.
– Знаете, что сложнее всего?
Я обернулась на голос. Рядом стоял мужчина с бокалом шампанского в руках. На его крупном носу красовались очки с ярко-синими стеклами. Никакого пиджака, рукава небесно-голубой рубашки закатаны до локтей, ворот расстегнут до третьей пуговицы. Поза довольного кота, полуулыбка на губах. И, вообще вид такой, будто он тут всем владеет.
– Сложнее всего придать пластмассе вид настоящих костей. Для этого надо сначала изучить их, понять, как крепятся мышцы, как происходит разложение тканей в почве, в толще торфа, и просто – на воздухе.
– Приятного мне аппетита, – пробурчала я, запихивая в рот, прихваченный несколько минут назад, канапе. Оливки… ненавижу оливки. – А вы, судя по всему, эксперт в разложении?
– Иногда приходится осваивать самые неожиданные профессии, – еще шире улыбнулся мужчина, протягивая мне руку. – Лех Сандерс, к вашим услугам.
– Оу, – пришла я в состояние легкого замешательства. – Так вы…?
– Тот самый социопат, создавший все эти работы. Я не хотел подслушивать, честное слово.
– Простите, если обидела. Мне безумно жаль.
Ложь, причем наглая. Ничего мне не жаль, но воспитание не позволяет сказать что-то иное. К тому же билеты сюда стоили столько, что одно упоминание об их цене могло сделать любого самым вежливым человеком на земле. Похоже, мое раскаянье выглядело не столь искренне, как бы хотелось. Мужчина откинул назад непослушную темную челку:
– Социопат – не самое плохое слово. Все зависит от того, каков этот самый социум. На самом деле, вы лишь подтвердили правильность выбранного мною пути. Раз «Лестница амбиций» вызывает такое отторжение, значит, я добился своей цели. Гораздо хуже, если бы вы, как большинство здесь присутствующих, стали толковать о неожиданном видение привычных вещей или, что еще страшней – о тонком чувстве прекрасного. Представьте себе, я и не такое порой читаю о своих работах в различных журналах.
– Значит, похвала вам не по нутру? – не удержалась я все же от шпильки. Воспитание воспитанием, но его самовосхваление переходило любые допустимые границы.
– Отчего же? – Лех сделал приличный глоток, почти в два раза уменьшив содержимое бокала. – Любому человеку приятно, когда его хвалят. Даже, если не всегда заслуженно. Но такая чушь – совсем иной коленкор.
Мне становится обидно за тех несчастных, что покупают подобные издания. Большинство людей, по крайней мере, в нашей стране, привыкло полагаться на экспертов. Они лазают по сайтам в поисках различных топов: топ десять фильмов года, пятнадцать самых эффективных средств для увлажнения кожи, пятерка лучших марок туалетной бумаги и так далее. Люди везде ищут рекомендации, надеясь, что их лечащий врач, косметолог, соседка по подъезду знают намного больше, чем они сами. Чужое мнение – это зараза похлеще гриппа. Особенно мнение большинства.
И когда человек покупает журнал, в котором написано, что картина, состоящая из трех цветных пятен – венец современного искусства, он невольно смиряется с этим. Душу его охватывает негодование. «Что это за мазня?» – спрашивает он себя. Но рано или поздно появляется другая мысль: «Наверное, я просто этого не понимаю».
– То есть вы признаете, что ваши работы – хлам?
Это было сказано в шутку, но Сандерс, наоборот,
