Семь ступеней в полной темноте (СИ) - Фром Пвел
— Хаук тоже так говорил… пока я не подрезала ему крылья. Он меня никогда не простит…
— Да уж… Хаук! — вспомнил кузнец. — Он оставил тебе письмо. Но не думаю, что там много хорошего.
— Где оно? — подхватилась она.
— Внизу… Сейчас принесу…
Через минуту он вернулся с клочком ткани в руке, и протянул ей.
— Вот оно.
Схватив письмо, она бегло прочитала первую часть и глянула на кузнеца. Потом, уже более вдумчиво она прочитала написанное ниже. Выронив лоскут, она упала на спину и закрыла руками лицо. Она лежала так несколько минут, пока Арон, наконец, не спросил:
— Что там?
Она убрала руки от лица и медленно села.
— Они отказались от меня….
— Кто они?
— Мои родители… Нас осталось совсем мало, и отец хочет мира с людьми. Он запретил нападать на людей, но я ослушалась. Тогда он объявил, что убьет меня, если я ослушаюсь его еще раз. И я ослушалась…
— Что же было потом?
Она очень пристально посмотрела на него, думая стоит ли продолжать…
— Мы скрестили клинки. Я ранила его и готова была убить, но мать закрыла его собой… Я не смогла поднять на нее руки… и улетела.
— Даже так…
— Да.
— И, они искали тебя?
— Нет… Никто не отважился меня преследовать. Даже моя боевая подруга, с которой мы бок о бок рвали чужие глотки, отвернулась от меня. Все знали, чем это кончится. Они просто изгнали меня… заочно.
— И… как давно?
— Уже, наверное, третий год… я не помню. Сначала я упивалась свободой. Грабила караваны, разоряла села… Потом, когда стало нечего разорять, скиталась по свету, обретаясь там, где шла война. А когда она кончилась поняла, что осталась совсем одна…
— Хм… хорошего мало. Не удивительно, что я принял тебя за гарпию.
— Да, в общем, я и опустилась до них. Разве что падаль не ела. И не бросалась дерьмом.
Она вздохнула так тяжело, словно на плечи ее опустилось небо.
— А теперь, мои старшие сестры жаждут меня наказать.
— И что ты намерена сделать? — осторожно спросил кузнец.
— Я виновата, признаю. Но себя я убить не дам… Если они не отступятся… придется их уничтожить.
— Это все, что написал Хаук, или есть что-то еще?
Она бесцельно пожала плечами и отдала письмо кузнецу.
— Хм… он сказал, что будет молчать, пока я буду рядом с тобой. А иначе он приведет их сюда.
— Это очень великодушно с его стороны. Думаю, он не будет тебе мстить.
— Хаук… всегда был мудр. Только зря он пытался учить меня. Это вышло ему боком.
Она усмехнулась грустно и взглянула на кузнеца.
— Мне нельзя доверять, я хитра и вероломна. Ты можешь проснутся с ножом в горле, когда крылья совсем заживут.
Кузнец пространно кивнул.
— Все может быть…
— Так почему ты возишься со мной? Почему не сделаешь как сказал Хаук?! Я знаю… у тебя хватит сил, в открытом бою мне долго не устоять.
— Я не хочу больше этого слышать! — неожиданно жестко оборвал ее кузнец. Он резко встал и, сильно пнув свое любимое кресло, шагнул к окну. Затем обернулся… Его пронзительный, полный горечи взгляд поразил ее до глубины души, так, что сердце, вдруг, замерло на полу вздохе…
— Жизнь — это дар — четко обрезал он — Даже такая, как твоя.
Он схватил свое кресло, развернул к окну и рухнул в него со злостью.
Сольвейг еще не видела его таким взбешенным. Даже когда они дрались, он оставался спокоен. А сейчас, она боялась шуметь лишний раз. Он сидел у окна в нескольких шагах от ее софы, но даже отсюда чувствовалось как все кипит внутри него.
Прошло какое-то время. Солнце почти скрылось за горизонтом, окрасив небо в багровый цвет. Стало прохладно. Арон неслышно встал и затопил камин. Запахло дымом и сухой корой.
Арон сел рядом, и положил ладонь на плечо Сольвейг. Она не спала, просто утопала в своих мыслях, которые хорошими назвать было трудно. Почувствовав его рядом, она открыла глаза. Какое-то время кузнец молчал, решая, стоит ли продолжать начатый разговор. Она так же молча ждала, давая ему возможность собраться с мыслями.
Он начал издалека:
— Можешь считать меня дураком… но смерть не решает проблем. Мы живем в неспокойное время… в неспокойном мире, и, чтобы выжить, приходится убивать. Для пропитания, или для защиты… Но это не важно. Почти у каждого есть кровь на руках. И не имеет значения, убил ты курицу или целый народ… Пути назад уже нет. Но, жизнь на этом не кончается. Вот что я хотел тебе сказать.
Она подобрала ноги под себя и села прямо напротив него, так чтобы смотреть в его глаза.
— Ты плохо представляешь, о чем говоришь, кузнец — прошипела она. — Зря ты взялся меня учить.
Он склонил голову набок и грустно усмехнулся.
— А что ты знаешь обо мне, крылатая бестия?
— Ты кузнец — заявила она, — Больше мне не нужно знать. Ты силен, но по натуре не боец.
Он погладил ее по руке, затем взял ее ладонь и наложил на свою.
— Эти руки никогда не желали убивать, но складывается все не так…, как могло бы быть.
Он сжал ее кисть, прислонил к своей груди, так чтобы она чувствовала биение его сердца. Кузнец прикрыл глаза, и сделал глубокий вдох….
— Впервые… я убил, когда мне было двадцать лет.
В этот грустный день не стало моего отца. Чужие люди пришли с той стороны реки. Они решили поживиться добром, но в деревню сунуться побоялись. А наш дом стоит на отшибе, так уж повелось…. Звон молота не всем по нраву.
Они пришли среди белого дня, и попросили отца подковать лошадей. Он взялся за молоток, и сделал свою работу. Когда он закончил, они убили его. Кинжалом под лопатку. В самое сердце. Но он был очень сильным человеком и пытался сопротивляться. Это только раззадорило их… Добивали они его все вместе. Кто лопатой, кто киркой… Но умирать он не желал. Он до последнего просил их одуматься, пока еще не поздно. Пока они не обезглавили его. Так мне рассказали…
А потом они просто вытерли ноги о траву, быстро обшарили жилище, и сели на лошадей.
Когда я вернулся домой, то нашел его там, внизу, у ворот кузни. Он был мертв и холоден, как синее небо, застывшее в его открытых глазах. Голова держалась на лоскуте кожи… На его теле не было живого места. Все, на несколько метров вокруг было залито, забрызгано его кровью. И следы… много кровавых следов. В доме, на улице….
Там, на пригорке есть место, где растут цветы… Отсюда их видно. Попрощавшись с отцом в последний раз, я сжег его тело там…
Он был не из этих мест. Всем говорил, что с севера, где живут белокурые люди с голубыми глазами. Очень далеко отсюда. Это не совсем правда… Но проводить его пришли все. До последней собаки. И когда он сгорел, я развеял прах над рекой и собрался в путь. Медлить не стал. Все, что я взял — это отцовский молот из кузни, фляжку воды и буханку хлеба. Никто из селян мне и слова не сказал. Просто… молча проводили в путь. Даже глаз никто не поднял. Ведь ни один из них ни пришел на помощь!
Глава 9
За все в этой жизни приходится платить. Так мир устроен. Найти их следы не составило большого труда. Отцовские подковы оставляли четкий, характерный отпечаток на земле.
Три дня и три ночи я брел по конскому следу, не тратя время на еду и сон. К концу третьего дня я их нашел. Набрел на лагерь, разбитый в низине, возле ручья. Просто подошел, и проверил копыта у лошадей. Там были те самые подковы. Еще совсем свежие, даже грязью не успели зарасти… Тогда я взялся за молот. Хм… они вволю посмеялись надомной. А потом… я всех убил.
— Сколько их было — спросила Сольвейг.
— Их было восемь… Восемь здоровых мужчин. Я хорошо запомнил их лица, прежде чем бросил тела в огонь. Там и заночевал. А на утро пришли еще пятеро. Но разговаривать они не стали. Пришлось убить и их. Потом, я наконец поел. Набрал воды из ручья и собрался домой. Но увидел другие следы…
Отец всегда говорил, что в жизни нельзя делать две вещи: предавать друзей и оставлять за спиной живых врагов.
Тогда я взял коня, оружие, и броню, снятую с убитых врагов. Я не был воином никогда, как ты и сказала. Я просто убивал тех, кто вставал на моем пути. Скитался почти месяц, пока не нашел последнего из убийц.
