Марина Суржевская - Тропами вереска
— Ты что там ворожишь, ведьма?
— Хвост тебе поросячий хочу наколдовать, — огрызнулась я. — Чтобы люди смотрели и сразу видели, кто перед ними! Не отвлекай!
Служитель хмыкнул и что-то злобное сквозь зубы выдавил. Но отвлекаться я не стала. На откуп вытащила из косицы своей ленточку. Простую, когда-то белую, но от времени — потемневшую и истончившуюся. Повертела в руках, вздохнула. Дорога она мне была, словно веревочка, с прошлым связывающая. Но отбить служителя глупого от тварей мрака важнее показалось. Все же горит в нем еще свет, может и не совсем потерян Ильмир…
Кинула ленточку, посмотрела, как полетела она белой бабочкой в пасть злобной твари. И исчезла. Но и тьма отстала, даже светлее в ночном лесу стало. Звезды засияли ярче. И служитель вздохнул с облегчением.
— Ну что, ведьма, готов хвост? А то говори, переверну тебя, чтобы и пятачок мне прилепила!
Я снова опешила. Это он что, пошутил? Кто ж с ведьмой шутки шутит? Шутник… Потянулась, сорвала с дерева веточку и за шиворот ему, изогнувшись, опустила. Ветка скользнула, как живая, по мужской коже, до самого копчика, а там приросла, зашевелилась. Я захохотала, а Ильмир, почувствовав на теле что-то инородное, на прелую листву меня уронил и завертелся по кругу, как пес блохастый за хвостом, пытаясь рассмотреть, что у него сзади.
— Вот ведьма поганая! — заорал он. — Ты что творишь? Сколько ты еще издеваться надо мной будешь, гадюка?
— Повернись, служка, свиное рыло приделаю! — крикнула я. Он взвыл и пошел по тропе, не оглядываясь.
— Ты куда? — с насмешкой крикнула я. — А до порога донести? Как невесту ненаглядную? А на постель уложить, поцелуем приласкать? Куда же ты, Ильмир, убегаешь? Может, я плату решила стребовать? Тела твоего возжелала?
Служитель посмотрел через плечо, хмыкнул уже без злобы.
— Да что-то ты не слишком тела жаждешь, ведьма! — ухмыльнулся он. — Сдается мне, пугаешь только!
— А ты расстроился что ли? — ответила я и макушку поскребла, озадачившись.
Так, переругиваясь, мы до лачуги и дошли. Ильмир встал у порога, обернулся, хотел сказать что-то, а потом хвост его зашевелился, служитель скривился и в лачугу ушел. Я постояла, нахмурившись, и следом шагнула. Все-таки мой это дом…
* * *Ночью, правда, похолодало. Пусть и прогнала я Северко, но Зимушку не остановить. Утром она прошлась по лесу тихо, на мягких лапах снежного барса, посмотрела мне в окно глазами — звездами. Я ей поклон земной отвесила, почтение выказала, постояла она и ушла, обещав скоро вернуться. От лап барса остались на траве следы инея, сковалась опавшая листва первым ледком. Ильмир на то, как я поклоны бью, смотрел хмуро, но ничего не спрашивал. Подошел к окну, куда еще миг назад Зимушка смотрела, и замер, еще сильнее задумавшись.
Завтракала я вкусно — пригодились дары глупой девицы. Ела творог рассыпной, молочком запивая и хлебушком прикусывая, и даже жмурилась от удовольствия. Тенька, как собака, рядом сидела, лапами перебирала и чуть ли не поскуливала. Хлесса у меня за молоко готова душу продать.
Служитель от окна оторвался, пришел в закуток. Посмотрел и взял кувшин, налил Теньке молока в тарелку, поставил в углу. И эта предательница чуть ли не облизывать его бросилась! Я обиделась, отвернулась.
— Хвост отвалился, — усмехнулся Ильмир и веточку сухую на стол положил.
— Обратно приделать? — огрызнулась я.
— Это уж сама решай, ведьма. Я ведь у тебя в услужении.
— Так тебя не держит никто. Сам служить ведьме захотел.
Он себе тоже молока налил, присел на лавку. Клинок звякнул тихо. Я кивнула на ножны.
— Откуда он у тебя?
— От одного человека… Подарок, — он любовно пробежал пальцами по рукоятке. Я покачала головой. Клинок его знающий человек делал. Ведающий. Сталь в заговорах и оберегах, рукоять — вишня и самшит, внутри солнечный янтарь силу копит. Такое оружие всегда цель поражает, врагов чует, об опасности предупреждает.
— Твой клинок ведьмак делал, — оскалившись, бросила я. — Или ведьма. Чтобы против тварей мрака бороться. А ты сталь кровью ведьминской напоил… От этого сила его меняется… Темнеет.
Ильмир вскочил, чуть стол не перевернул. Шагнул ко мне с такой ненавистью в глазах, что я пальцы соединила, готовясь силу на подмогу звать. Но нет, застыл служка, смотрит только.
— Врешь ты все, ведьма! — сипло сказал он. — Врешь! Что ни слово, то жаба! Этот клинок не мог принадлежать никому из твоего поганого племени!
— А что же тогда он у тебя из рук выскальзывал, когда на наше племя обращен был? — насмешничала я. — Было такое, служитель? По глазам вижу, что было. Теперь уже не выскальзывает, поработил ты его, дурак… Только раб никогда другом не станет, предаст…
— Замолчи! — прошипел служитель. Глаза из синих совсем черными стали, злыми…
— Я-то замолчу, но правда от этого не изменится, — пожала я плечами. — Ты и злишься так от того, что знаешь эту правду. Только признавать не хочешь. — Я поднялась, убрала со стола тарелку, сложила аккуратно остатки еды. — А мне так все равно, служитель, во что ты веришь, дело твое.
И прошла мимо застывшего Ильмира, намеренно близко, чтобы не думал, что своими сверкающими глазами способен ведьму испугать. Он хотел еще что-то злое бросить, да тут мы голос услышали.
— … покажись! Подсоби, житья нет от нежити! Покажись, Хозяйка леса, смилуйся!
Я отпихнула развалившуюся на пороге хлессу, схватила свой кожух и клюку и пошла во двор. Служитель за мной двинулся, да и ладно. Мужиков, что ведьму звали, двое было. Я их знала: деревенские, с южной стороны моего леса. Оба с окладистыми бородами, чернобровые, отец и сын. Подошли удивительно близко к моей лачуге, знать, отчаяние вело. Так бывает: если очень человеку нужно что-то, или нужда одолевает, то даже без силы может дорожка к желаемому привести.
Я на Ильмира уже привычно тень набросила, а сама вышла к мужикам. Они, конечно, шарахнулись, головы солнцем осенили, но быстро себя в руки взяли, поклонились мне.
— Помощь твоя нужна, Хозяйка леса, — выступил вперед старший. — Погост поднялся! Служитель уж дважды приезжал, да толку от его молитв! Только вина жбан выпил и пол-кабана съел! — я хмыкнула, покосилась на Ильмира. Тот на меня не смотрел, слушал внимательно. — Ты уж помоги, Хозяйка, успокой умерших! Сил нет уже! Ходят, воют, в окна заглядывают! Ночью теща покойная пришла, при жизни гадюкой была, а после смерти и подавно! Стоит у порога и такое супружнице моей, своей дочери, обо мне говорит… — мужик покраснел до самых бровей, — помоги! А мы всей деревней отблагодарим, не поскупимся.
Я постояла, раздумывая. Знаю я тот жальник, плохое место, пакостное. Хорошо, если духи шалят, а вот если твари тьмы? А оборот такой скорее на них похож… Не зря же стоят под окнами, гадости говорят. В дом не зайти, так они за порог человека манят! Но делать нечего, надо двери на погосте закрыть, а то с кладбища они могут и в лес мой поползти. Странно, что они сейчас пробились, обычно в это время года тихо. Вереск еще цветет, а этот запах твари мрака не переносят. А это плохой признак. Знать, зовет их кто-то.
Мужики мялись, шапки свои в руках теребили, уже и не пугались даже моей жуткой наружности, в глаза заглядывали. Я медленно кивнула, а они выдохнули шумно, с облегчением.
— Хорошо, — сказала я безрадостно. — Откуп приготовьте. Мяса сырого целую кабанью тушку, потроха отдельно. Кровь соберите в несколько кувшинов, с молоком молодой кобылицы смешайте. Все поняли? Я ночью приду.
Мужики снова поклон отвесили, шапки свои натянули и прочь бросились. А я подумала и ленту— тропку с пояса сняла, распустила, выпуская плененных охотников из лесной чащи. Дело мне опасное предстояло, могу и не вернуться…Но и отказать не могла. О служителе забыла даже, пошла к березе своей — не прощаться, но хоть повидаться.
Ильмир за спиной постоял, но отстал, не пошел за мной.
* * *До вечера готовилась, силы набиралась в лесу, а как солнце к закату склонилось, вернулась в лачугу. Вытащила из сундука холстину, развернула. Блеснули в закатном луче четыре ножа, все разные, как стороны света. Заговóры обновлять не пришлось — хранили силу клинки преданно и надежно. Пятый нож за поясом торчал, как обычно. Проверила арбалет, собрала болты. Настойки против этих тварей не помогут, здесь что-то помощнее нужно. Соли насыпала в узел, заговорила на защиту, завязала несколько раз.
Зелья варить бестолку: на погосте меня вовсе отрежет от силы, слишком сильна там власть смерти. И мертвого много. Для иных ведьм это самая сладость, а для меня — погибель. Только вот людям о том знать не стоит.
Служитель вошел, на лавку сел, посмотрел на меня. А потом собираться стал: молитвенники свои из мешка достал, амулет поверх рубахи выпустил.
— С тобой пойду, — заявил он.
— Решил нежить словом божием поразить? — хмыкнула я. — Плевать ей на твое слово!
