Ольга Матвеева - Иван-Дурак
Через две недели Иван вышел из своей конторы почти свободным человеком. Он, когда сбегал по ступенькам, жалел, что только почти: лучше бы уж совсем, а так — в любой момент могли вызвонить, оторвать от любимого рисования — Иван был сейчас одержим одним серьезным проектом: он решил создать галерею любимых женщин. Зря что ли он столько времени, сил и денег на них потратил? Собрал фотографии, а Машку Аверкиеву даже уже написать успел: худенькая девочка с белесыми косичками сверкала из-за мольберта любопытными большими голубыми глазищами. В такой немного модильяновской манере. Только глаза не пустые и даже не в клеточку. Глаза — совсем по Толстому — как зеркало души. Впрочем, Иван находил, что все-таки это его собственный стиль, а не бездарное подражание. Он фантазировал, что в этой юной девчушке на его картине уже угадывается будущий надлом, будущее беспутство и умение кружить головы мужчинам. Словом, первым портретом Иван остался вполне доволен и тут же принялся за пухленькую роковую блондиночку Леночку Зимину. Великолепная, несчастная Светочка Калмыкова будто предлагала себя каждому, кто смотрел на нее, словно готова была любому отдать свое тело, но никому не хотела дарить свою любовь. А потом была Ирина Завьялова. И как-то так смог изобразить ее Иван, что зритель сразу видел, что стоит этой замухрышке снять очки и одежду, как превратится она в волшебную соблазнительницу. Написал он и надменную, жестокую красавицу Ольгу, во взгляде которой читалась беззащитность и… доброта. Фарфоровая кукла Лизочка Потапова была чудо как хороша, только вот при ближайшем рассмотрении эта девочка оказывалась не куклой вовсе, а маленьким танком, который все снесет на своем пути к цели. А Верочка… Верочка была подлинным шедевром. Она была настолько милая, настолько наивная, настолько возвышенная и доверчивая, что верить ей было просто невыносимо страшно… Аня — безупречная красавица, статусная спутница серьезного мужчины, дорогая вещь, с невыносимой тоской в глазах — ей не нравится эта роль. В ее глазах слезы, они будто кричат: «Я же не виновата, что родилась красивой, я же не Барби, я человек, я личность!». Аня, Аня, где же ты сейчас, глупенькая, гордая девочка?
Иван не вернулся в строй через два месяца, как рассчитывал Анатолий Владимирович. Он и через четыре месяца не вернулся. Впрочем, даже появляясь на работе изредка, умудрялся приносить компании значительный доход. Теперь из рутины служба снова превратилась для него в творчество. В марте, когда зазвенели первые капели, Иван позвонил Машке Аверкиевой, то есть Мари Арно, и пригласил в гости. Будто бы на чашку чая. Будто бы было нужно ему что-то срочно с ней обсудить. А разговор совершенно не телефонный. Она покривлялась немного для приличия, поссылалась на занятость, но пришла. Только Иван ее на кухню не повел. Распахнул перед ней дверь своей мастерской. А там вдоль стен стояли Ивановы полотна. Машка, то есть Мари, ахнула. Во взгляде ее отчетливо прочиталась зависть, из чего Иван сделал вывод, что ей понравилось.
— Ты снова начал рисовать? — спросила она.
Иван кивнул:
— Как ты думаешь, что с этим можно сделать?
Машка от него отмахнулась:
— Да подожди ты, дай посмотрю. — Она медленно двигалась от портрета к портрету. Увидела себя. Ойкнула. — Это я?
— Ты. — Подтвердил Иван.
— Да, это я, — согласилась Машка. — Самая настоящая я. Как под рентгеном. Как ты, подлец такой, смог заглянуть мне в душу? В самую суть? Как ты посмел?! — воскликнула она с поддельным возмущением.
— Ну, извини, так уж получилось. — Иван улыбался.
— А кто остальные?
— Женщины, которых я любил.
— Их ты тоже рентгеном просветил?
— Боюсь, что да. — Иван виновато развел руками.
— Хороший у тебя вкус на женщин, — протянула Машка задумчиво, — все как на подбор — красавицы, только вот сразу видно — много крови они у тебя попили. Непростые барышни. — Она еще раз осмотрела портреты. — Только вот мне казалось, что женщин в твоей коллекции должно было быть побольше. Ты же у нас такой видный мужчинка.
— Так это же только тех, кого я любил, если бы я вздумал написать всех баб, с которыми спал, так это мне жизни не хватило бы. Да и разве всех упомнишь. Я же известный ловелас.
— Ты известный хвастун. Вот ты кто на самом деле. И циник. Хотя, в общем-то, дорогой, твои моральные принципы мне мало интересны, так же, как и твой образ жизни, я сама, знаете ли, не ангел. — Машка хлопнула в ладоши. — Так, уважаемый коллега, коньяк у тебя есть? А лучше шампанское! Надо бы выпить за рождение новой звезды на небосклоне отечественного изобразительного искусства.
— Шампанского нет, ибо дамы ко мне в последнее время не заглядывают, живу отшельником, так сказать, всецело принадлежу своей непьющей музе, так что шампанского не держу.
— Мог бы и подготовиться к встрече со мной! — картинно надулась Машка.
— Я подготовился! Коньячок-то у меня имеется.
— Стоп! А что значит, один живешь? У тебя же, вроде, жена была?
— Увы, сия достойнейшая дама покинула меня больше года назад. С тех пор я одинок.
— Вот те раз! — изумилась Машка. — Это какой же дурой надо быть, чтобы уйти от тебя?
— Ты же тоже ушла когда-то.
— Мы же, кажется, уже все выяснили по этому вопросу. — Машка мгновенно погрустнела. — Давай больше не будем затрагивать эту тему. Все, веди меня на кухню и пои уже чем-нибудь. Тоже мне, гостеприимный хозяин! Гостью не накормил, не напоил, ладно уж, на «спать уложил» я так и быть не претендую, но усадить-то все-таки надо! — она еще раз взглянула на полотна. — Но согласись, что драмы в личной жизни очень стимулируют творческий процесс.
Они переместились на кухню. После того, как они немного выпили за новорожденного гения, повосхищались работой друг друга, поругали за бездарность других художников, Иван повторил свой вопрос:
— Маша, я написал картины, что мне делать с ними дальше? Не на улице же мне ими торговать.
— А что, тоже вариант, — усмехнулась Машка и пристально посмотрела на Ивана. В ее глазах угадывалась какая-то внутренняя борьба. После долгой паузы она, наконец, сказала, — черт с тобой, конкурентом мне, конечно, будешь, но сведу я тебя со своим галеристом. Если ей понравишься, то устроит она тебе выставку. И продавать тебя будет. Но у меня есть одно условие: использовать только честные способы в борьбе за свой творческий успех.
— То есть? — не понял Иван.
— То есть барышню-галеристку не соблазнять.
— Хорошо, не буду! — рассмеялся Иван.
— И еще одно условие.
— Какое?
— Мой портрет ты подаришь мне. Это будет мне платой за услуги. — Иван посмотрел на Машку удивленно. — Да ладно тебе, не смотри на меня так, не такая уж я и корыстная. Просто мне портрет понравился. Если уж совсем откровенно, то слишком понравился. Никто и никогда еще так меня не писал. И никто так меня не чувствовал. Ты очень талантливый, не зря я в детстве так тебе завидовала. Ох, не зря… За мной должок, я в свое время тебя от живописи отвратила, я же и помогу тебе добиться успеха на этом поприще. Ты знаешь, я так рада, что мне, наконец, представилась возможность искупить свою вину перед тобой.
