А печаль холод греет - Дайана Рофф
– Поверь мне, это совершенно не весело, – мрачно изрекла я, смотря на пачку сигарет и бутылку алкоголя на столе в углу и не понимая, как мне это могло когда-то нравиться. – Если бы не Мэйт…
– Что он за человек?
Ченс кивнул подбородком в сторону моего спящего друга, и я поняла, зачем Ченс спрашивал о нём – ему понравился Мэйт.
– Надёжный, – прошептала я и перевела взгляд на Ченса. – Как раз для тебя.
– Уже слишком поздно для отношений, но мне понравилась твоя догадка, – радостно подмигнул юноша. – Всё равно до конца моей жизни у меня будет такое семейное положение: «Сплю с телефоном».
– Даже не дашь себе шанса? – невесело спросила я, не разделяя его оптимизма.
– Знаешь, это тебе стоит дать Джозефу второй шанс, – неожиданно серьёзно заявил Ченс, нахмурившись впервые за всё время нашего общения. – Я давно его знаю, но никогда не видел, чтобы он был так не спокоен, встревожен и зол. Я всегда считал его самым уравновешенным и терпеливым человеком на свете, но за последний день, что я его видел, он срывался буквально по любому поводу или впадал в глубокое отчаяние. Меня вечно поражала ваша сильная любовь по отношению друг к другу, но когда я узнал, что он тебя предал, а ты во всём его обвинила… мне кажется, что ты хочешь его бросить. Хочешь его навсегда покинуть. Но… он заслуживает второго шанса. Он заслуживает всего самого лучшего после того, что с ним было в детстве.
– Элрой…
– Рассказал нам с Ричи их историю, – опередил меня друг. – И это ужасно. Удивительно, как Джозеф до сих пор не покончил с собой, потому что кто знает, как бы на его месте поступил бы я или ты. Он силён, но сломан. Знаешь, что означает моё имя? Шанс. И этот шанс на новую любовь между вами определённо заслуживает внимания. Ты… должна простить его.
С широко распахнутыми глазами я смотрела на него и не верила своим ушам: никогда бы не подумала, что этот пятнадцатилетний паренёк мог быть умным, а главное… что он был прав. Ужасно прав, ведь я и сама хотела простить Джозефа, точнее дать ему шанс попробовать всё с чистого листа. То ли я всё больше отдалялась от тех событий в лаборатории моего отца, то ли так поменялся мой образ мыслей, то ли я всё больше замечала изменения из-за объединения с двумя другими личностями, то ли так подействовал хороший долгий сон, но так или иначе, я уже хотела забрать свои слова обратно: «Я тебе никогда не прощу тебе того, что ты со мной сделал, Джозеф. Никогда. Ты во всём виноват».
Да, он виноват… но и я тоже.
– Я знаю, – шумно вздохнула я, не выдерживая гул своих же мыслей. – Я… я постараюсь.
– Я уверен, у тебя всё получится, – похлопал меня по плечу Ченс. – У тебя всегда всё получается.
– А ты?
Наши взгляды встретились, и я вновь ощутила между нами некую родственность: он как младший брат был похож чёрными волосами и оттенком зелёного у глаз. И как якобы своему младшему брату мне искренне хотелось ему помочь, но как это сделать, если тот всё время прятался за широкой улыбкой? Но что-то неуловимо смиренное и причиняющее боль сейчас читалось на лице друга: если он пришёл сюда не за тем, чтобы попрощаться, тогда за чем? Ведь он не стал бы заходить ко мне так поздно вечером и просить меня дать Джозефу второй шанс, если бы Ченс тем самым не хотел сказать свои последние слова? Составить со мной последний разговор?
– А что я? – хмыкнул он, опустив взгляд. – Для меня уже всё поздно.
Я нерешительно коснулась его руки.
– Но, Ченс…
– Знаешь, что мне сказала Ричи в последний раз? – он неотрывно смотрел на мои кривоватые пальцы. – «Сколько раз ты падал… и каждый раз поднимался. Мне нравится чувство, когда ты переборол себя и вышел из зоны комфорта, и мне нравится наблюдать за тем, как ты сам упиваешься этим чувством. Мне нравится наблюдать, как ты пытаешься сделать новый трюк на скейтборде, падаешь, встаёшь: все коленки и ладони в крови, но ты пытаешься снова и снова… и получается. Черт возьми, получается! Точно так же и в остальном: ты падаешь, чтобы подняться с новой силой. Ты уже не тот, что был до падения. Ты будешь сильнее и опытнее, но только если встанешь». Но теперь мне незачем вставать.
Он хрипло рассмеялся, и в ночи он мне показался внезапно сильно состарившимся, будто белые локоны в чёрных волосах были не от болезни, а от старости. Больно, очень больно наблюдать за сломленностью других, особенно близких тебе людей, – это ломало самого тебя. А что после этого, что? Окровавленные осколки всех наших душ дождём падали в бездонные глазницы смерти, а та лишь смеялась в ответ, всегда оставаясь голодной.
– Но ты ведь такой смелый, такой радостный, такой упорный! – слабо возразила я, сжав его пальцы, которые оказалось в этот момент такими хрупкими, что я боялась их случайно раздавить. – Ты ведь всегда всем дарил свою улыбку, был весел в самые тяжёлые моменты…
– Да, я и вправду вёл себя в последнее время слишком… – казалось, совершенно меня не слушая, говорил Ченс и на секунду задумался, зажмурившись, – бестолково, неадекватно, глупо… стал слишком много смеяться и смеяться невпопад, постоянно рисковал, никогда не плакал и не унывал, как бы больно и плохо ни было. Я просто хотел жить. Отчаянно хотел жить, не обращая внимания на все невзгоды, преграды и сломанные части сердца. Я не хотел поддаваться боли и тьме, поэтому и вёл себя так безумно… А ещё я хотел узнать, какой я настоящий. Ведь всю свою жизнь я стремился к идеалу: быть накаченным, сильным, красивым, иметь идеальный загар, идеальный пресс, идеальный ум – всё идеальное. А с болезнью я наконец-то решил всё это бросить и посмотреть, какой я на самом деле. А оказался я самым обычным хулиганом, любящим покурить и выпить. Я оказался никем. Я – никто. Никто, никто, никто. Всё это время я лгал самому себе, лгал себе в том, что
